Неприятельские корабли торопливо уходили на зюйд, забыв про свой брошенный на Тенедосе десант. Наши их преследовали. (Впереди у обоих флотов была решающая встреча у Афонской горы, которая и вынесет окончательный вердикт: кому из них владеть Эгейским морем!)

Из хроники обороны Тенедоса: «После двухдневной беспрестанной пальбы в крепости оставалось мало пороху, картечи и других снарядов; артиллеристы почти все были перераненные и потому можно представить себе радость всего гарнизона, когда флот наш показался, идущий на всех парусах от Имбро к Тенедосу u cue-mo самое было причиной столь поспешного отступления неприятельской эскадры…»

Проходя мимо крепости, Сенявин передал на «Вену-се» и «Шпицбергене» самое необходимое. Много пороха и ядер дать, однако, не смогли. Эскадра готовилась дать генеральное сражение, а потому на вес был каждый фунт пороха. Почти одновременно шлюп, два капера и несколько вооруженных пушками баркасов напали на турецкую гребную флотилию, стоящую под Анатолийским берегом. Атака была более чем успешной: две лодки взяты в плен, несколько сожжено и потоплено, остальные бежали. Отныне турки лишились возможности переправлять войска на Тенедос. Правда, их и так на острове было более чем достаточно.

Из воспоминаний Владимира Броневского: «В одной со мной комнате помещены были из лучших семейств раненые женщины, в том числе Мария, дочь нашего консула Хальяно. Прекрасная и 17-ти лет, она была ранена хотя легко, но таким образом, что ее должно было обнажать до половины, пояса. Лицо, шея и грудь ее были ушиблены штукатуркой, упавшей с потолка, который разбит был ядрами. Девица сия, страдавшая более от стыда, нежели от боли, привыкла, наконец, к моему присутствию, почитала долгом помогать доктору при моей перевязке и во время осады не отходила от меня ни на минуту. Когда наша эскадра, обошед остров Имбро, прибыла к Тенедосу, двоюродный брат мой А.В. Левшин, узнав, что я тяжело ранен, выпросил позволение у капитана и отправился на шлюпке к крепости. Надлежало плыть под перекрестным огнем, под тучею пуль и картечи. Шлюпку пробило ядром, однако ж люди остались без вреда и посещение брата сколько удивило меня, столько принесло и удовольствия; но, не желая, чтобы он и впредь подвергал себя и людей такой опасности, я просил его не приезжать в другой раз. Едва он уехал, бомба разрушила ту половину дома, в которой я лежал. По счастию, ниша, где стояла моя постель, удержала остатки упавшего на него потолка, и между многими ранеными и убитыми один только я остался в доме невредим».

После разрушения своего дома комендант распорядился сносить всех раненых в пороховой погреб.

– Безопаснее места у нас ныне нет! – рассудил он трезво.

Завидев Броневского, которого вели под руки два санитара, Подейский поспешил к нему:

– Видать, любит тебя, флотский, твой ангел-хранитель, коль дважды от смерти сберег!

– То матушкино благословение меня оберегает! – ответил лейтенант.

Расстегнув ворот батистовой рубахи, он показал коменданту наперсный крест с ладанкой и зашитым псалмом «Живый в помощи Вышнего».

– Воистину, нет ничего на свете сильней материнской любви! – перекрестился Подейский.

Раненых и увечных укладывали прямо меж бочек пороховых. Моряки тому не противились:

– Ежли и сюды бомба залетит, то хоть мучиться не будем! В един миг все на небесах окажемся!

Из воспоминаний Владимира Броневского: «Бомбардирование Тенедоса, крепости, не имеющей ни казематов и никаких погребов, где бы, по крайней мере, можно положить раненых, было ужаснейшим нашим бедствием. При каждом падении бомбы вопли женщин, кричавших: «Панагия! Панагия» (Богородица! Богородица!), давали знать о новых жертвах. Одна 9 пудовая бомба разрушила половину комендантского дома. В нижнем этаже, где разорвало бомбу, одна несчастная женщина лишилась вдруг мужа, брата, двух взрослых детей и грудного ребенка, который лежал возле ног ее; словом, она осталась совершенною сиротою без подпоры и утешения.