Доктор уехал примерно в полночь, и к этому времени Молчанский забылся тревожным, но все-таки сном. Вера валилась с ног, но боялась его оставить, и просто села на пол у дивана и уснула, положив голову на его край, готовая при первом же шорохе сорваться с места и снова бежать на помощь. Свет она не выключала, потому что ей отчего-то было страшно в этом большом доме, хотя, проводив врача, она заперла все двери и проверила все окна. Почему-то ей казалось, что Молчанскому угрожает опасность. Неведомая и оттого особенно страшная.

Совершая обход дома, Вера немного постояла перед находящимся в углу кабинета стеклянным шкафом, за которым хранилась коллекция нэцке — вырезанных из слоновой кости японских фигурок, каждая из которых что-то символизировала, а что именно, Вера не знала. Любое коллекционирование было ей чуждо, она никогда не поклонялась вещам, а потому трепет от владения тем или иным новым экспонатом был ей неведом.

Насколько она знала, коллекционированием нэцке шеф увлекся года два назад, но помощницу свою в это дело не вовлекал, справлялся самостоятельно. Иногда Вере попадались на глаза какие-то каталоги или письма от аукционных домов, но детали ей Молчанский не рассказывал, а она и не спрашивала.

Сейчас от нечего делать она пересчитала фигурки, их было восемьдесят семь, мимоходом представила, сколько денег Молчанский выкинул на свое очередное увлечение, но думать об этом было неинтересно. В конце концов, каждый тратит свои деньги на то, что считает нужным, а завистливой Вера не была и чужие деньги никогда не считала.

Немного подумав, она позвонила Светлане, чтобы узнать, как Костик. С мальчиком все было в порядке, он спал, и Светлана уехала домой, не осталась в больнице. Вера попыталась было рассказать ей про взрыв и про пожар, но Светлана прервала ее, сказав, что события из жизни мужа ее больше не интересуют.

— Жив, и ладно, — сказала она довольно равнодушно. — Ну а помер бы, похоронила. Осталась бы богатой вдовой с прекрасными перспективами. Не скажу, что безутешной.

Подобная черствость поразила Веру до глубины души, но к этому моменту она уже так устала, что думать о том, что произошло между Молчанскими, не стала. Позвонила родителям и сыну и вернулась к исполнению своих обязанностей, которые сегодня заключались в том, чтобы быть сестрой милосердия. Что ж, не самая трудная участь. Несколько раз ей звонил Гололобов, но отвечать Вера не стала. Что бы ни творилось в фирме, дела вполне могли потерпеть до завтра. Как терпела сама Вера.

Звон будильника ввинчивался в мозг. Господи, и почему она поставила на будильник такой рингтон? Как писк комара, навязчивый, противный, так и хочется прихлопнуть, а для этого волей-неволей придется встать. Разлеплять глаза не хотелось так сильно, что она даже застонала. Да еще и шея почему-то болит.

В ответ вдруг тоже послышался стон:

— Да выключи ты свой будильник, Ярышева, от него с ума сойти можно!

Вера резко распахнула глаза и вспомнила вчерашний день и последующую за ним ночь. Она по-прежнему сидела на полу у дивана, на котором лежал ее начальник. Оттого и шея болит, что затекла в неудобной позе. Ох, грехи наши тяжкие, сколько ж это ей удалось поспать?

Она выключила наконец будильник на телефоне и уставилась на часы. Ну да, шесть пятнадцать, как и положено.