Изменить размер шрифта - +
Но, как я говорю, суть дела не только в этом. Кажется весьма странным, чтобы женщина, в поместье слывшая обычной потаскухой, рот которой ни на минуту не закрывался, была способна написать историю своей жизни. Я еще могу поверить в ее раскаяние и обращение в богобоязненную прихожанку. Но я не могу представить себе того, чтобы она вдруг научилась читать и писать. По меньшей мере что-нибудь еще, кроме своего прозвища. «Веселушка». Зачем ей было учиться писать?

– Я тоже видел, что случилось той ночью, – сказал судья. – По крайней мере часть картины, как и вы, правда более ясную. Сон не шел ко мне, я бродил вокруг дома. Элкомб и Освальд знали, что несчастный слабоумный обычно выходит ночью посмотреть на залитое луной великолепие особняка. Элкомб принял решение раз и навсегда покончить с этой ничего не ведающей угрозой его поместью. Один из них – или оба – напали на Генри, повалили на землю и задушили. Кое-что из этого мы с вами видели.

– Потом они оттащили его к озеру, – догадался я.

– Я тогда не понял, что они собираются делать с телом, пока вы с Кэйт не рассказали, что видели на берегу. Белесый объект всплыл к поверхности и вновь ушел на дно. Я сообразил, что это наверняка тело Генри, и he мог успокоиться, пока его не вытащили на сушу.

– И вы решили призвать Элкомба к ответу. Это вы были с ним тогда в грабовом саду.

– Я его долго не мог найти. Все бродил, мучась бессонницей, вокруг дома и по саду, все думал о том, чему стал свидетелем и что теперь с этим делать. В конечном счете стало светать, и я вновь увидел Элкомба. Он, наверное, как раз возвращался от озера, где вместе с дворецким заканчивал свою грязную работу. Освальда поблизости не было. Я ничего не сказал Элкомбу, но мои лицо и глаза выражали достаточно, поскольку, едва я направился к нему, он встревоженно попятился. Вид его, мертвенно-бледный, наводил ужас. Он все отступал, отступал и вдруг споткнулся о диск солнечных часов. Я находился в нескольких шагах, и даже если хотел помочь, было уже поздно. Он корчился от боли и бился, но гномон только глубже проникал в его тело. Я смотрел на него без жалости. Он был дурным человеком.

– И заслуживал смерти?

– Все мы заслуживаем смерти, – вздохнул Филдинг. – Или никто из нас. Порой я склоняюсь к последнему, но только порой. Нет, Элкомб был особенно порочным представителем своего круга. Он убил ради спасения благосостояния и репутации в обществе. Он заставлял другого своего сына делать то, чего тот не хотел. И не думаю, что на этом Элкомб бы остановился: во имя своих амбиций он бы сделал что угодно.

– Включая убийство Робина?

– Да, у меня практически не осталось сомнений, что он и Освальд вздернули беднягу. Наверное, чтобы испугать Генри и заставить его уйти. Знаете, как фермер развешивает на веревке трупы ворон, чтобы их товаркам не повадно было. Им было известно о связи между Генри и лесным жителем. Убрав одного и убедившись, что второй никуда не собирается уходить, они покончили и с ним.

– А вы ведь обвиняли в смерти Робина самого Генри, – напомнил я.

– Не обвинял, нет, ни в коем случае. Просто в тот момент удобнее было сказать именно так.

– Удобнее для вас. – Тон мой снова сделался жестким.

– Именно, – согласился Филдинг. – После того как Элкомб напоролся на гномон, я перестал отдавать отчет своим поступкам. До самого утра я бесцельно бродил по окрестностям, чувствуя самого себя убийцей, Каином. Когда же вернулся к дому, я узнал, что в саду нашли юного Генри и схватили его, потому что он убил отца.

– Близилась его свадьба, и он не находил себе места, – подхватил я, решив использовать логику и воображение. – Чувствительный и нелюдимый молодой человек, возможно, размышлял о деспотизме, свойственном отцам.

Быстрый переход