- Можно ли управлять толпой?

- Готовятся специальные директивы. Нарушившие их будут немедленно задержаны.

- Директивы? - Я запустил пачкой от сигарет в книжный шкаф. - Для толпы? Очень умно.

- Каждый полицейский руководитель в Германии получит телеграмму с инструкциями.

Неожиданно я почувствовал страшную усталость. Мне захотелось оказаться дома, подальше от всего. Даже простое обсуждение подобных вещей вызывало у меня такое ощущение, будто я выкупался в грязи, будто сам совершил нечестный поступок. Я проиграл. Но, что было еще хуже, у меня, по-видимому, с самого начала не было никаких шансов на выигрыш.

Совпадение, сказал Гейдрих. Неужели же это то, что Юнг называл значимым совпадением? Нет, не может этого быть. Для меня больше ничего не имело значения.

Глава 24

Четверг, 10 ноября

"Стихийное проявление гнева немецкого народа" - так прокомментировало радио эти события.

Меня тоже охватил гнев, но гнев отнюдь не стихийный. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Я слышал в ночном мраке звон разбиваемого стекла, непристойную ругань и вдыхал запах дыма горящих зданий. Я не мог выйти на улицу - мне было стыдно. Но, когда наступило утро и яркий солнечный свет стал пробиваться сквозь занавески, я почувствовал, что должен выйти и сам все увидеть.

Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть картину, представившуюся моим глазам.

Начиная с 1933 года, разбитые окна в магазинах евреев стали неотъемлемой частью берлинского пейзажа, они сделались такими же символами нацизма, как сапоги и свастика. Однако сейчас дело приняло характер систематического уничтожения всего того, что принадлежало евреям, это был уже не просто случайный вандализм нескольких пьяных головорезов из СА. Прошлую ночь можно было без преувеличения назвать Вальпургиевой ночью разбоя.

Везде валялись осколки стекла, словно фрагменты гигантской ледяной мозаики, которую в порыве ярости швырнул об землю какой-то вспыльчивый принц Хрустального Королевства.

Всего в нескольких метрах от двери моего дома располагались два магазина готовой одежды. В зеркальной витрине одного из них над головой манекена змеилась огромная трещина, отливая серебром на солнце, а на витрине другого - гигантский паук, казалось, раскинул свою острую как бритва паутину, намереваясь набросить ее на манекен.

Дойдя до угла Фазаненштрассе и Курфюрстендам, я наткнулся на огромное зеркало, расколовшееся на тысячи осколков. Наступая на них, я видел бесчисленное множество своих отражений и слышал, как они хрустят у меня под ногами.

Таким, как Вайстор и Ран, верящим в символическую связь между древним германским богом Кристом и хрусталем, от которого он получил свое название, это зрелище, должно быть, казалось необыкновенно впечатляющим. Такое количество разбитых стекол - настоящий праздник для стекольщиков, и многие люди вокруг высказывали эту мысль.

На северном конце Фазаненштрассе, недалеко от станции городской железной дороги, еще дымились почерневшие руины синагоги. От нее остались только обгоревшие стены и обуглившиеся балки. Я не ясновидец, но я уверен всякий честный человек, увидевший это зрелище, думал то же, что и я: сколько еще зданий постигнет такая участь, прежде чем Гитлер избавит нас от своего присутствия?

На соседней улице я увидел, как из двух грузовиков вывалились штурмовики и начали проверять своими сапогами прочность еще не разбитых оконных стекол. Благоразумно решив не попадаться им на глаза, я уже было повернулся, чтобы идти назад, как вдруг услышал чей-то голос, который показался мне знакомым.

- Убирайтесь отсюда, еврейские ублюдки! - кричал какой-то юноша.

Это был четырнадцатилетний сын Бруно Штальэкера Генрих, одетый в форму моторизованных частей "Гитлерюгенда". Я заметил его в тот самый момент, когда он швырнул большой камень в окно магазина и, довольный, рассмеялся:

- Чертовы евреи!

Оглянувшись на своих друзей, чтобы увидеть их одобрение, он заметил меня.