— Мы оба наденем, — сказал Этельвольд, поднимая одеяние. И я увидел, что балахонов два, они были сложены вместе.

— Что? — прорычал Вульфер. — Ты пьян?

— Я раскаиваюсь в своем пьянстве. Или лучше так: раньше я много пьянствовал и теперь в этом раскаиваюсь. — Этельвольд ухмыльнулся мне и натянул через голову одеяние. — Я пойду к алтарю с Утредом, — приглушенно, сквозь ткань, заявил он.

Вульфер не мог его остановить, хотя знал не хуже меня, что Этельвольд попросту издевается над ритуалом. А еще я догадался, что Этельвольд делает это ради меня, хотя, насколько мне было известно, этот парень ничем не был мне обязан. Но я был ему благодарен, поэтому натянул чертово бабское платье и, бок о бок с королевским племянником, отправился на унизительную процедуру.

Для Альфреда я значил очень мало. Он вел счет крупным лордам Уэссекса, а за границей, в Мерсии, имелись другие лорды и таны, которые жили под властью датчан, но сражались за Уэссекс, если Альфред предоставлял им такую возможность. Все эти крупные землевладельцы могли собрать мечи и копья, могли привести королю воинов, готовых встать под уэссекское знамя с драконом, в то время как я не мог предоставить в его распоряжение ничего, кроме Вздоха Змея. Да, формально я был лордом, но Нортумбрия находилась далеко, и за мной не стояли люди, поэтому, так сказать, имел ценность в глазах короля только в перспективе.

Тогда я этого не понимал. Со временем, когда власть короля Уэссекса распространилась дальше на север, моя цена возросла, но тогда, в 877 году, я был ершистым двадцатилетним юношей, которого волновали только собственные амбиции.

Именно тогда я постиг, что такое унижение. Даже сегодня, целую вечность спустя, я помню всю горечь унижения, которую испытал во время церемонии покаяния. Почему Альфред заставил меня это сделать? Я принес ему великую победу, но он настоял на моем унижении. Так в чем же причина? Неужели все дело в том, что я помешал богослужению? Пожалуй, что да, но лишь отчасти. Альфред любил своего Бога, любил церковь и страстно верил, что Уэссекс уцелеет, если будет повиноваться церкви, поэтому он защищал христианство так же свирепо, как боролся за свою страну. И еще король любил порядок. Всему у него отводилось свое место, а я не вписывался в этот порядок, поэтому Альфред искренне верил, что если бы я пал к ногам Господа, то стал бы частью столь милого его сердцу порядка. Попросту говоря, король видел во мне непокорного молодого пса, который нуждается в хорошем наказании хлыстом, прежде чем будет допущен в свору дрессированных собак.

Вот почему Альфред заставил меня пройти через покаяние.

Этельвольд же сам, добровольно, выставил себя на посмешище, хотя и сделал это не сразу. Сначала церемония была полна торжественности. Чуть ли не вся армия Альфреда явилась, чтобы на нас поглазеть. Люди выстроились в два ряда под моросящим дождем; ряды эти протянулись до самого походного алтаря под парусиной — там ждали Альфред, его жена, епископ и целая толпа священников.

— Опустись на колени, — велел мне Вульфер. — Ты должен встать на колени, — бесцветным голосом настаивал он, — и подползти к алтарю. Поцелуй алтарный покров и ляг плашмя.

— А потом?

— А потом Бог и король тебя простят, — ответил он. Подождал немного и прорычал: — Делай, что говорят!

И мне пришлось подчиниться. Я опустился на колени, прополз по грязи — зеваки тем временем вовсю глазели на меня, — и тут вдруг Этельвольд начал, завывая, причитать, какой он грешник. Он вскинул руки, упал ниц, изображая показное раскаяние и громко вопя о своих грехах. Зрители сначала пришли в замешательство, а затем развеселились.

— Я знался с женщинами! — выкрикивал под дождем Этельвольд.