Женщина все время беспокоилась о нем как о младенце и маленьком мальчике, а потом стала просто любящей, нежной, было уже поздно. Подсознательная память о своих ранних годах заставила его отделиться от нее. Нет, он вовсе не был жестоким. Просто он старался избегать ее, держался вежливо, но никогда не был с ней нежным.

Глядя на своего сына, Эйди почти не видела его. Неожиданная новость, что будет новое расследование, встревожила ее, притупив остальные реакции. И у нее было чувство — совершенно интуитивное — что на сей раз не удастся спастись.

Крайняя молодость ведущего расследование ее сконфузила. Но сейчас она глядела на него тусклыми глазами. Ей виделось в нем что-то неуловимо знакомое. Но даже малейшая попытка разобраться с этим не могла пробиться сквозь туповатое сопротивление страха. Ну и уж, конечно, потрясающая правда была совершенно в ином измерении, в иной реальности.

Когда Орло сел в комнате, наблюдая за неуверенными движениями женщины, ему в голову пришла одна мысль: Что я здесь делаю?… Стандартный ответ отражался эхом в его мозгу — это было небходимое «ознакомление» с людьми и уже известными фактами. Применяя подобный метод можно было бы чего-то добиться, исключая тот случай (Орло даже вздрогнул), если здесь ничего не было. Простая потеря времени.

В нем постоянно возникало желание бросить все к черту. Но каждый раз он только сжимал челюсти, не вставал и продолжал серьезно глядеть на женщину, не выходя из рамок спокойной вежливости.

Эйди снова рассказала историю о том, как однажды днем она пришла в кабинет Хигенрота и была удивлена изображениями, что были на стенках в комнате ее бывшего мужа; о том, как пожилой человек просил ее никому не говорить о том, что она видела.

Орло, который еще сегодня читал пожелтевшие листы протоколов, касавшихся этого замечательного события, вздохнул, заметив, как сжались когда-то красивые губы. Все это было так знакомо. Было ясно (в том числе и ему самому), что Эйди никогда не знала всех деталей. Ей даже в голову не могло прийти, что она была свидетелем чуда. Будучи девушкой, а потом и женщиной, она никогда не проявляла интереса к подобным вещам.

Тем не менее Орло, как делалось и до него, продолжал расследование. Уже в совершеннейшем раздражении, он вдруг открыл, что слушает уже не сами слова, а интонации голоса, как будто в них таился ответ, до сих пор прячущийся в секретных уголках памяти.

В конце концов ему опять стало ясно, что бывшая профессорша знает гораздо меньше, чем он сам. Она крепко спала во время всего эпизода с трансляцией на весь мир изображения диктатора — в материалах, которые читал Орло, не было ни малейших сомнений, что с профессором Хигенротом разговаривал сам Мартин Лильгин. Ни Эйди, ни кто-либо в мире, ни (пока что) Орло не имели ни грана подозрений, что это мог быть, или был, абсолютный двойник диктатора. Впрочем, сейчас об этом тоже никто не подозревал.

Дойдя до такого момента, когда он уже ничего не мог выдавить из этой совершенно незнакомой для себя женщины, Орло поколебался, а потом задал роковой вопрос:

— А где ваш сын сейчас?

В ее глазах появился испуг.

— Н-но, — она стала даже заикаться, — какое это имеет отношение к нашему делу? Ведь он даже родился-то годом позже. — Было видно, как она сжимается внутри от страха, она догадывалась, что мог означать подобный вопрос в стране Лильгина. — Он в колледже. — А потом она разрыдалась. Ради всего святого, сэр, только не надо впутывать еще и его.

Орло поднялся с места.

— А где ваш муж?

Он подождал, пока она не перестала всхлипывать, и ничего не говорил. Просто стоял. Через какое-то время женщина сказала тихим голосом:

— Спасибо вам. Я пришлю его.

Разговоры Орло с доктором Глюкеном тоже ничего не дали. С возрастом у Глюкена появились седые усыб тело и лицо оплыли.