Одним из таких авторов был давний знакомый Бориса Федоровича Сергеева, с которым тот в детские годы состоял в кружке юных зоологов при Ленинградском зоопарке. Звали знакомого Вадим Евгеньевич Гарут. К тому времени он успел закончить университет и аспирантуру при Институте зоологии, написать диссертацию и отнести ее автореферат в Горлит.

Отнес, отдал, расписался где нужно и уже было приготовился ждать долгие недели и месяцы. Но вызов пришел неожиданно скоро. Буквально за время, что Гарут добирался от Горлита (угол Садовой и улицы Ракова) до института – всего лишь четыре трамвайных остановки. Тишину приемной директора института разорвал телефонный звонок. Звонивший требовал, чтобы Гарут явился в Горлит уже завтра.

Ситуация, мягко говоря, волнующая. Чего такого крамольного, запрещенного, подозрительного усмотрели строгие цензоры? Да и когда они успели хотя бы пробежать автореферат глазами? Что будут спрашивать? Или возможно, что там уже будут ждать не работники Горлита, а…

Переволновавшись (и перетрусив), Вадим Евгеньевич отыскал телефон своего давнего знакомца, фронтовика Сергеева, и попросил его съездить в Горлит вместе.

Как говорят о Борисе Федоровиче, на войне он разучился чего-либо бояться, а значит, мог вынести и убийственный Горлит.

Сказано – сделано. На следующий день к девяти утра приятели стояли перед дверью конторы.

«Помню узкий пустой коридор. Слева окна во двор, справа двери с прорезанными в них крохотными окошками. Все закрыты. Тишина».

Сергеев как человек, побывавший не в одной военной передряге, шел впереди, за ним семенил перепуганный Гарут.

Они уже успели добраться до середины коридора, когда Сергеев, не поворачиваясь, спросил:

– В какое окно нам назначено?

Его голос разнесся эхом по пустому коридору. Тут одна из дверей распахнулась, и перед приятелями предстал, улыбаясь во весь рот, еще один бывший кружковец – Пьер Уткин, как называли его в зоопарке.

– Ребята, вали сюда! – весело закричал он, распахивая перед ошарашенными гостями дружеские объятия.

Как выяснилось, автореферат Гарута достался на просмотр и рецензирование именно ему. Заметив знакомую фамилию, Пьер решил воспользоваться случаем и как можно скорее встретиться с давним знакомым.

В зоопарке он и не думал подходить к зверям, ограничиваясь общением с пони и осликами, к которым в конце концов и был приписан – катать детишек по кругу, ввиду его явной непригодности к чему бы то ни было еще.

Любопытно, что человек, не усвоивший толком программу средней школы, занимал ответственное место в Горлите, решая судьбы рукописей и написавших их писателей и ученых, отвечая на вечный гамлетовский вопрос «быть или не быть?», вечный вопрос бытия «жить или не жить?».

Написал пробу, приволок в «Детгиз». А там дура редактриса глянула и говорит:

– Да что вы, никому такого не нужно, кто это будет читать? Сейчас нужно писать как Жюль Верн. Что-нибудь вроде космического Жюля Верна сделаете?

– Сделаю, – сказал Георгий Сергеевич. Бросил свой роман, сел и написал «220 дней на звездолете».

Опубликовали.

И тут выходит «Туманность Андромеды» Ивана Антоновича Ефремова. Как раз вещь такого же масштаба, такой же направленности, что и у Мартынова.

В итоге Георгий Сергеевич пролетел.

И теперь говорят, что современная фантастика началась с Ефремова. А могла бы с Мартынова.

Его вещь вышла года через четыре после Ефремова, но такого резонанса, естественно, не вызвала.

– В Японию? Почему бы и нет? Только там ведь учиться нужно, солнышко. Как раз то, чего ты терпеть не можешь.