Настена заставила священника опереться спиной на стену, что-то подсунула ему под голову, заговорила «лекарским голосом»:

    -  Тихо, спокойно, медленно… Не тяни в себя воздух, он сам войдет.

    Тонкой струею, свежестью светлой, ласковым ветром раны обвеет.

    Силой наполнит и боли утишит. Горести сгинут и радость вернется.

    Нету болезни и нету печали - ветром уносит, вдали разметает.

    Жар, что от сердца лучами исходит, грудь согревает и горло смягчает.

    Тело теплеет, покоится мягко, соки струятся по жилам свободно,

    В пальцах, в ладонях тепло тихо бьется, вверх по рукам поднимается к телу.

    Медленно голос мой сон навевает, веки набрякли, губы ослабли,

    Плечи обвисли, грудь чуть колышет…

    Мишка почувствовал, что на него начинает наплывать сонливость. Отец Михаил тоже задышал ровнее, расслабился и, хотя в груди у него еле слышно сипело, приступ, кажется, пошел на убыль. Настена еще продолжала что-то говорить, но смысл слов до Мишки уже не доходил, слышен был только монотонный, успокаивающий голос. Последней ясной мыслью, перед окончательным погружением в сон, было:

    «Ну, вот. А говорят, что на меня заговоры не действуют…»

    * * *

    Разбудил Мишку голос деда:

    -  Давай, давай! Ничего он не спит, а если спит, разбудим - нечего днем дрыхнуть, на то ночь есть! Михайла! Хватит бездельничать, давай-ка делом займись, мне, что ли, за тебя отдуваться все время?

    Мишка раскрыл глаз и увидел, что дед вталкивает в горницу приказчика Осьму.

    Нового приказчика привез с собой Никифор и поставил его начальником над Спиридоном и тремя работниками. Внешность у Осьмы была совершенно классической, словно у актера, играющего роль купца в одной из пьес Островского. Среднего роста, дородный шатен, с окладистой бородой и расчесанными на прямой пробор, слегка вьющимися на концах, волосами. Глазки маленькие, нос картошкой, губы полные, сочные. Ладошки маленькие, пухлые, с сосискообразными пальцами. Ноги кривоватые и, пожалуй, коротковатые, что делалось особо заметным из-за упитанности тела.

    Но на внешности тривиальность и заканчивалась, все остальное у Осьмы было совершенно нестандартным. Начинать можно прямо с имени. Прозвище Осьма было производным от… тоже прозвища - Осмомысл. Прозвища весьма уважительного, свидетельствующего о незаурядном уме. Не был Осьма ни закупом, ни вообще каким-нибудь должником Никифора, а, в недавнем прошлом, являлся весьма успешным купцом, которому Никифор сам был чего-то должен, но не в финансовом плане, а в морально-нравственном.

    Как понял Мишка из весьма туманного комментария Никифора, погорел Осьма «на политике» - каким-то образом «не вписался» в процесс перевода князем Юрием Владимировичем своей столицы из Ростова в Суздаль. Князь Юрий еще не снискал себе прозвища «Долгая рука», но прятаться от него уже приходилось как можно дальше. Так Осьма и оказался в Ратном.

    Мишку новый приказчик «поставил на место» сразу и бесповоротно, причем, без малейшего хамства или намеков на разницу в возрасте. Мишка, было, начал объяснять ему все то, что объяснял Спиридону об устройстве лавки, склада и прочего. Осьма выслушал, не перебивая, а потом сам начал задавать вопросы, и тут Мишка понял, что имеет дело с настоящим профессионалом, возможно, даже покруче Никифора.