Гинкель налился гневом и ударил бы в ухо Хромова, не помешай этому акту справедливого возмездия Рыковский. Оружейник заскрипел зубами:

— Ну подлец, ну жулье! Пошел отсюда… ювелир хренов.

Гинкель долго-долго пребывал в задумчивости, потом проговорил тем тоном, каким порой разговаривают наедине с самим собою:

— Хоть и фальшивка, а как сделана! — Помолчал опять и добавил: — Но подделок я не собираю. — Он встал в кресла, кивнул сыщикам: — Ваша взяла! Поехали, отдам чернильницу.

Словно враз постаревший лет на десять, он сказал приказчику:

— Поедем в моей коляске! Пусть Ермила запрягает, да положи в багажник лопату. И дай мне охотничий нож.

Сыщики молча переглянулись.

Когда уселись в легкую рессорную коляску на резиновых шинах — «дутиках», Гинкель приказал возчику:

— Поезжай к селу Алексеевскому!

Далее события приняли неожиданный оборот.

ИЗ-ПОД ДУБА

Выехали на Крестовской заставе. Оставив справа Пятницкое кладбище, быстро покатили по хорошо набитой грунтовой дороге. Постоянно попадались люди — небольшими группками или в одиночку — паломники. Они держали путь к Троице-Сергиевой Лавре. Проехав версты две-три, свернули вправо. Миновали большое и древнее село Алексеевское, еще до 1812 года сохранявшее небольшое по размерам, но изящное по отделке здание — любимую вотчину царя Алексея Михайловича.

Наконец, подъехали к краю густого, поросшего сосновым молодняком лесу — Сокольникам.

— Господа хорошие, — командным тоном распорядился Гинкель, — вы помоложе меня, возьмите из багажника лопату и — вперед, топ-топ! Дальше проезда нет. Только не отставайте!

— Да уж постараемся! — весело ответил Рыковский, а Соколов подхватил лопату на небольшой ручке.

— Ермила, встань в тенек, слепней отгоняй от лошадей! — хозяйски распорядился Гинкель. — Я скоро вернусь. — И споро зашагал по узкой тропинке.

Прошли саженей сто. Перед путниками водной рябью блестел пруд. Сыщики сгорали от нетерпенья. Каждый из них думал: «Чем удивит оружейник? Неужто покажет место, где отрывать труп барона? Ну и ловко же мы дело раскрутили. Однако для чего ему нож? Какой бы фортель не выкинул!»

На небольшом возвышении красовался толстенный красавец-дуб, который мог помнить Ивана Калиту. Вот возле этого долгожителя и останс вились путники. Гудели шмели, сладко пахло травами и цветами. В прогалины между толстых и грубо-корявых ветвей виднелось знойное синее! небо. Так хорошо было в мире, так спокойно и чисто дышала природа, что человеческие дела страсти представлялись ненужными и омерзительными.

— Дайте лопату! — сухо сказал Гинкель. Он неторопливо подошел к дубу, внимательно вгляделся в его подножие и стал уже вполне уверенно действовать. Он подцепил большой кусок дерна и, дерн легко отстал от земли. Обнажилась земля — совсем немного, может в пол-аршина квадратных, но с ровными краями.

Сыщики впились лихорадочными взорами этот квадрат. Не спеша, очень осторожно погружая лопату в рыхлую землю, Гинкель начал копать. Вдруг под металлом едва слышно звякнуло. Гинкель наклонился, бережно разгреб ладонями землю и вытащил большой ларец из толстого зеленого стекла.

Соколов и Рыковский стояли как завороженные, боясь шевельнуться, боясь нарушить священную тишину. Им передалось трепетное состоянии человека, которого они подозревали в убийстве.

Гинкель вынул носовой платок, тщательно смахнул с крышки ларца прилипшие комочки земли. Затем он достал из брючного кармана большой перочинный нож, на время поставив ларец на траву. Ножом он начал аккуратно очищать сургуч, которым была заделана щель под крышкой.