— Но ведь это глупо. Женщина за день устала, хочет скорее попасть под крышу родного крова, везет громадные деньги. Она, припомни, сказала другое: «Давай, мол, поезжай быстрее! Кругом леса, опасность великая». Так ведь? — судья испытующе глядел на Матвея.

— Никак нет, барыня сказала: «Поезжай шагом, ночь уж хороша!»

— Ага, значит хочет любоваться звездами, а сама вдруг засыпает! — судья скривил рот в саркастической улыбке, пытаясь скрыть вдруг поразившую желудок резь. Он поманил пальцем сторожа, любопытства ради сидевшего на первом ряду, и шепнул ему: «Принеси мне из моего шкафчика соды, в белом пакетике. И воду в графин налей!»

— Ну-с, — судья вновь повернул голову к подсудимому, — барыня, говоришь, заснула. Пусть спит, ее дело хозяйское. А как же ты, Фролов, мог дрыхнуть на козлах? Статочное ли дело? А если лошади понесут?

— Не понесут.

— Конечно, что им нести, когда ты лошадок остановил, барыню зарезал и в овраг сбросил!

— Говорю вам, я не убивал! — нервически выкрикнул, едва не расплакавшись, Матвей.

— Не ты, так твои сообщники. Иначе, как могла брошь барыни попасть к тебе в дом? — резь в желудке опять резко обострилась. Судья не удержался, застонал, но тут же выправился и даже пошутил: — У броши, кажется, ножки не выросли, она сама не могла прибежать, и руки в крови…

Матвей, мявший руками шапку, с отчаянием проговорил:

— Зачем вы меня путаете? Как же я мог убить Наталью Дмитриевну, когда она моя благодетельница? Ведь она не только мне тройку лошадей отказала, которыми Винклер все меня срамил, дескать, какой я бессовестный, за добро черной неблагодарностью отплатил. Барыня составила духовную запись, по которой завещала мне в случае ее смерти большой земельный надел — как раз у нашего лужка. Да еще десять тысяч рублей, да освобождение от крепости. Она об том сама мне сказала.

Судья, изощрившийся в умении ставить подсудимым ловушки, от этого неожиданного откровения прямо-таки остолбенел, а затем, забыв про боль в двенадцатиперстной кишке, радостно потер ладони:

— Ну, вот, наконец-то! Что же ты, Фролов, раньше молчал?

Матвей расплылся в счастливой улыбке. Он решил: «Слава тебе, Господи! Как ни будь резва ложь, а от правды все-равно не уйдет. Дошло до судилыцика, что я невиновный…»

— А я думал, что вы знаете, — благодушно, продолжая улыбаться, сказал Матвей. Он хотел было выйти из-за деревянной загородки, посчитав, что уже может быть свободным, коли правда прояснилась. Но солдат штыком преградил ему дорогу: «Стоять!»

— Ты это куда собрался? — ласково спросил судья. — Домой ты придешь попозже, когда старичком станешь. Слыхал поговорку: «Рада бы курица на свадьбу не ходить, да за крыло сволокли»? — Опытный и неглупый человек — судья, и сам не верил, что этот симпатичный простодушный парень мог убить помещицу Калужную. Но кого-то следовало за преступление судить, чтобы высшее начальство плохо не подумало о служебном рвении тех, кто вел предварительное следствие, да и о самом себе хотелось оставить память, как о принципиальном и проницательном юристе. Все указывало против Фролова, хотя кое-что из дела было не очень ясно. Но рассказ подсудимого о завещании позволял свести концы с концами. Судья сказал:

— Ты соблазнился всеми выгодами, которые на тебя, Фролов, свалились бы в случае смерти Ка-лужной. По-человечески тебя понять можно. Сегодня крепостной — завтра вольный и богатый. Замечательно! Но убивать — грех величайший…

Огласили приговор. За умышленное убийство с корыстной целью, с отягчающими обстоятельствами, крестьянин Матвей Фролов, 1836 года рождения, прежде не судившийся, холостой, отправлялся на каторжные работы сроком на двенадцать лет.