…Ближе к полудню дыхание больной сделалось частым и прерывистым. В ее груди словно что-то клокотало, лихорадочное тело конвульсивно вздрагивало.

Эмма металась возле больной, но не знала, что предпринять. Она позвонила профессору, но того не было дома.

Вдруг Аннушка захрипела особенно громко, втянула в себя воздух и остановилась на половине вздоха. Все тело ее натянулось, и она умерла.

Хоронили ее на небольшом пригородном кладбище, где уже покоились останки французских родственников тетушки. Был послеобеденный час теплого летнего дня. Солнце разбрызгивало между крестов и памятников спокойный красноватый свет. Вокруг царила зачарованная тишина. Сладко пахло хвоей и травами.

Аннушка лежала в небольшом, обитым голубым шелком, гробу. Ее прекрасное детское личико было таким же спокойным и тихим, как этот полдень. Казалось, что ребенок всего лишь вкушает крепкий сон, если бы не выступающий желтый восковой лоб со словно приклееными темнорусыми волосами, навсегда потерявшими свою пышность.

После того, как священник отпел новопреставленного младенца Анну, несколько человек, сопровождавших гроб стали прощаться с усопшей. К Эмме подошел бледный узкоплечий человек лет 35-ти, одетый в несколько старомодный костюм, но сшитый из дорогого английского сукна. Он галантно поклонился и глуховатым голосом произнес:

— Я смотритель кладбища. Потрясен вашим горем. Примите мои соболезнования. У меня самого шестилетняя дочурка, и мне ваше горе понятно. Могильщику я приказал выложить могилу дерном. Мы будем охранять покой дорогого для вас человека.

Эмма положила в гроб куклу — ту самую, для которой еще на прошлой неделе Аннушка сама шила платье.

…Вскоре над могилкой вырос аккуратный холмик, украшенный цветами.

ДЕТСКИЕ ИГРЫ

На девятый день после смерти дочери, Эмма вновь приехала на кладбище. Могилку она застала в полном порядке: та была уже уложена дерном, украшена цветами, полита водой и зелень хорошо пошла в рост.

«Следует дать смотрителю чаевые, он весьма заботлив», — подумала Эмма, еще верная российским привычкам раздавать деньги.

Погрустив сколько хотелось возле могилки, Эмма направилась к домику смотрителя. Еще издали она увидала на пороге маленькую девочку, которая, сидя на деревянном крыльце, укачивала большую куклу. «Это дочь смотрителя, он говорил о ней», — догадалась Эмма.

Подойдя к крыльцу, гостья произнесла:

— Маленькая, где твой папочка?

Девочка, не переставая баюкать куклу, тихо произнесла:

— Папочка пошел кормить свинок. У нас хорошие свинки.

Эмма уже повернула прочь, как вдруг ее словно молнией поразило: «В какую куклу играет девочка? Ведь это та „Соня“, что я положила в гробик!»

Она вновь повернулась к ребенку и с ужасом убедилась, что была права: на кукле был небольшой кружевной воротничок и розовая пуговка, которые пришивала Аннушка.

Пытаясь и боясь осмыслить, что произошло, Эмма поспешила в ближайший полицейский участок.

Уже в тот же вечер большой наряд полицейских нагрянул на кладбище. В присутствии судебных медиков и понятых отрыли могилу Аннушки Жаме. Гробик лежал на месте. Его подняли и вскрыли. Внутри было пусто.

Раскопали некоторые могилы: гробы лежали на месте, покойных в них не было.

Началось следствие, которое дало сенсационные и леденящие кровь результаты

ЭПИЛОГ

Выяснилось, что смотритель в первую же ночь после похорон приходил с фонарем к могиле и откапывал гроб. Вынув покойника, он взваливал его себе на плечи и относил домой. Стянув с мертвеца одежду, он кое-что оставлял для личной нужды, остальное раз в месяц отвозил на Блошиный рынок. Сами же трупы шли на корм свиньям, которые славились в округе своим нежным мясом, охотно покупались лавочниками.