Назовем ли тогдашних Руссов варварами? Если под сим именем понимать людей безнравственных, диких, лишенных понятия о Боге, обязанностях к ближнему, кочующих, не имеющих настоящих жилищ, то период варварства тогда прошел уже для Руссов: в половине (( века общество гражданское, власть, общественные отношения существовали на Руси. Руссы имели уже религию, нравы, обычаи, знания, поэзию, торговлю; но все сие было в колыбели, представляло огромное смешение доброты и злодейства, ума и невежества, истины и заблуждения, гордости и унижения, словом: истинное состояние младенствующего народа...

Характер народа, по географическому положению первобытных Русских земель в климате холодном, и только отчасти в умеренном, был далек от живости обитателей южных стран. Зима продолжалась большую половину года, делала Славянина домоседом, неповоротливым и грубым. Сильнейшее действие Скандинавии и недостаток средств жизни, дали более живости северному Славянину; южный был беспечнее, тяжелее и мечтательнее своего северного родича. Славянин требовал не многих наслаждений, был терпелив; страсти неукротимые, подкрепляемые издревле таинственными формами Мифологии, потом принужденною покорностью власти Варягов, могли вспыхнуть в груди его надолго, двинуть его на многое, но - не мгновенно.

Николай Полевой (1796-1846)

журналист, писатель, историк.

Показание № 15

Народные приметы великоросса своенравны, как своенравна отразившаяся в них природа Великороссии. Она часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса; своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великоросский авось.

В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет ещё укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великоросского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкая работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в протяжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии.

Великоросс работал не на открытом поле, на глазах у всех, подобно обитателю южной Руси: он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда ещё не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии.. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума. Словом, великоросс лучше великорусского общества.

[...] Невозможность рассчитать наперед, заранее сообщить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления.