|
Он был отнюдь не разрушителем, а верующим человеком, наивной жертвой глуповатого и печального мистицизма, где у ангелов были крылья летучих мышей и лица проституток». Подогреваемый ненавистью к этому так называемому «новатору», который даже не принадлежал к славному классу трудящихся и, хотя и нападал на буржуазию, но очень следил за своей одеждой и целовал ручки дамам, Жюль Валлес сомневался даже в том, что автор «Цветов зла» употреблял гашиш и опиум и что он действительно отдал какую-то дань пороку в любви. Для него Бодлер всю жизнь был всего лишь кривлякой и комедиантом. Возмущенный этой статьей, Надар напечатал в газете «Фигаро» за 10 сентября протест: «Невозможно и непозволительно промолчать в связи с нападками на человека, который уже не может ответить. Поэтому я хочу рассказать о человеке, о котором так много говорят и о котором так мало знают». И он набросал портрет Бодлера, этого «джентльмена», на вид такого холодного, чей скептицизм скрывал столько энтузиазма и любви к добротно сделанной работе. А за день до этого Теофиль Готье в газете «Монитёр» воздал покойному собрату по перу почести, приличествующие его гению. Прочие некрологи скорее лишь соответствовали своему жанру. Уход из жизни Бодлера не слишком взволновал литературную общественность того времени.
После похорон г-жа Опик вернулась в Онфлёр. Речи, услышанные ею тотчас после смерти Шарля, помогли ей по-другому взглянуть на собственного сына. Но мать слишком его любила, чтобы поверить в то, что она его не понимала. Трогательное письмо Сент-Бёва о покойном поэте окончательно убедило ее, что она дала жизнь исключительной личности. Теперь объектом ее поклонения стала не только память о нем, но и созданные им произведения. Бодлер не оставил завещания, и поэтому мать была объявлена единственной его наследницей. По ее просьбе подготовкой к изданию Полного собрания сочинений своего друга занялся Асселино. Переговоры с Мишелем Леви оказались долгими и трудными. Тем более что они ставили под вопрос договоры, уже подписанные автором с Этзелем и Пуле-Маласси. Что касается стихов, запрещенных к изданию судом в 1857 году, то об их переиздании не могло быть и речи. Эти стихи были официально переизданы лишь после того, как Кассационный суд Франции отменил в 1949 году судебное решение от 1857 года. Когда собрание сочинений готовилось к печати, г-жа Опик вдруг заколебалась и попросила Асселино изъять стихотворение «Отречение святого Петра». «Как христианка я не могу и не должна позволять переиздавать это, — написала она ему в ноябре 1867 года. — Если бы мой сын был жив, он, конечно, сейчас не написал бы такого, потому что в последние несколько лет он стал относиться к религии с симпатией. Если сейчас он видит нас, если он помогает Вам в Ваших трудах, если участвует в моем желании увековечить его славу, то он не будет недоволен этим сокращением, — ведь он знал, как я его осуждала в свое время. Сейчас я слишком несчастна и меня ожидает слишком жестокая жизнь, чтобы я не попыталась избежать угрызений совести, а таковые наверняка будут, если я позволю напечатать этот стих. В моем несчастье мне нужно хотя бы не обвинять ни в чем себя». Пораженный этим требованием Асселино резко ответил, что если она будет настаивать, то ни он, ни кто-либо еще из друзей ее сына не станет больше заниматься подготовкой издания. Сухая отповедь возымела действие, и Каролина уступила: «Вы прислали мне очень жесткое письмо, в котором я увидела слово „отставка“. Уже этой сокрушительной угрозы было бы достаточно, чтобы поколебать меня, однако магические слова: „Шарль уже не может себя защитить“ произвели мгновенный переворот в моем сознании, отчего я так же мгновенно хотя и со слезами на глазах решила перед его портретом пожертвовать своими угрызениями совести и дала обет, что его мысль останется неизменной и будет воспроизведена такой, как он ее выразил. |
