Гавриил Державин. Бог
О ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трех лицах божества! Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем — Бог!
Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий, — Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света твоего рожденны, Исследовать судеб твоих: Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, — В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В себе самом ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, ты есть, ты будешь ввек!
Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, — Так звезды в безднах под тобой.
Светил возжженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры — Перед тобой — как нощь пред днем.
Как капля в море опущенна, Вся твердь перед тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, — и то, Когда дерзну сравнить с тобою, Лишь будет точкою одною: А я перед тобой — ничто.
Ничто! — Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт; Во мне себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! — Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь — конечно есть и ты!
Ты есть! — Природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть — и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где начал тварей ты телесных, Где кончил ты духов небесных И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих, Черта начальна божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб — я червь — я бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? — безвестен; А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! в бессмертие твое.
Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить.
1780—1784
ПРИМЕЧАНИЕ К ОДЕ ДЕРЖАВИНА «БОГ» Я. ГРОТА В век Державина духовная поэзия была в большом ходу по всей Европе. Почти у каждого поэта XVIII-го столетия можно найти одно или несколько стихотворений, посвященных прославлению Бога. Даже Вольтер написал в молодости оду Le vrai Dieu (см. Oeuvres de Voltaire, издание Beuchot, т. XII, стр. 407). Этому направлению последовали и русские поэты, начиная с Ломоносова и Сумарокова. С тех пор, как Державин стал участвовать в журналах, на страницах их нередко являлись стихи подобного содержания. Так в Утреннем Свете (1777, октябрь, ч. I, стр. 156) напечатана была чья-то Ода Бог; в С-петербургском Вестнике (1780, август, ч. VI, стр. 86) — Стансы Богу, Княжнина, перепечатанные потом в Собеседнике (ч. VIII); в Вечерней Заре (1782, ч. II, стр. 51, и ч. III, стр. 77) — Песнь Всемогущему (перевод Ф. Ключарева); в Академических Известиях (1780, май, ч. V, стр. 77) — оригинальная ода Вечность. Сверх того являлись и прозаические переводы подобных стихотворений иностранных поэтов; напр. в С-петербургском Вестнике (1778, декабрь, ч. II, стр. 413) Брайко перевел таким образом Вечность Галлера, а в Утреннем Свете (1779, ч. VII, стр. 65) Прянишников — французское сочинение о Величии Божием. В этом же журнале помещались переводы в прозе из Юнговых Ночей (1778, ноябрь, ч. IV, стр. 229 и след.).
Немецкие поэты, которых читал Державин, именно: Галлер, Гагедорн, Геллерт, Клейст, Мендельсон и особенно Клопшток, богаты подобными стихотворениями: у Гагедорна мы находим Размышления о некоторых свойствах Божиих; у Геллерта — Похвалу Творцу; у Клейста — гимн Богу и рапсодию Похвала Божеству; у Мендельсона — оду Во славу Божию, и проч. Относящиеся сюда произведения Галлера и Клопштока так известны, что нет надобности особо исчислять их.
Естественно, что Державин, увлекаемый общим направлением, пытался создать что-нибудь замечательное в том же роде.
Оду Бог начал он еще в 1780 г. по возвращении от заутрени Светлого Христова воскресенья; но должностные занятия и столичные развлечения долго не давали ему кончить ее. Наконец, весною 1784 г., он, оставив службу по неудовольствиям с князем Вяземским, отправился и там дописал давно занимавшую его оду (подробный рассказ о том см. в его Обяснениях и Записках). Она явилась в XIII ч. Собеседника (стр. 125), вышедшей 23 апреля 1784 года; впоследствии эта ода была напечатана отдельно в четверку без означения года и места, но с подписью: Г. Державин, которые здесь едва ли не в первый раз явилась в печати. Сверх того, ода Бог вышла около 1792 г. особой тетрадкой в Москве (см. письмо А. П. Нилова к Державину от 24 июля 1792 г.) В изданиях 1798 и 1808 г. ею начинается собрание Державина.
Из всех стихотворений этого рода ни одно нигде не имело такого шумного успеха, как ода Бог. Она приобрела европейскую известность и переведена на языки: немецкий, французский, английский, итальянский, испанский, чешский, латинский и японский. Немецких переводов было несколько; французских Г. Полторацкий указал 15 (см. его брошюру Dieu, hymne du poète russe Derjavine. Notice sur quinze traductions françaises de cette hymne. Leipzig, 1855); но первым переводом оды Бог на французский язык был Жуковский, в 1799 г., когда он еще воспитывался в московском Благородном пансионе (см. в переписке Державина, под означенным годом, письмо к нему Жуковского и С. Е. Родзянко). Латинский перевод Черского напечатан был отдельно в Вильне и в Соревнователе (1820 г., ч. IX, стр. 198). Во время плена адмирала, в ту пору капитана, В. М. Головнина у Японцев (от 1811 до 1813 г.), ода была переведена чрез его посредство на японский язык. Рассказ о том, помещенный им в Записках его об этом плене (ч. III, стр. 18), тем любопытнее, что вероятно он то и послужил началом столь распространенной молвы, будто бы в Пекине, во дворце Богдохана, висит на стене китайский перевод этого стихотворения. Чтобы всякий мог судить о степени вероятия нашей догадки, приводим относящиеся сюда строки из книги покойного адмирала: «Однажды ученые их (Японцев) просили меня написать им какие-нибудь стихи одного из лучших наших стихотворцев. Я написал Державина оду Бог, и когда им читал, они отличали рифмы и находили приятность в звуках; но любопытство японское не могло быть удовольствовано одним чтением: им хотелось иметь перевод этой оды. Много труда и времени стоило мне изъяснить им мысли, в ней заключающиеся; однако ж напоследок они поняли всю оду, кроме стиха: Без лиц, в трех лицах Божества, который остался без истолкования; да они и не настаивали слишком много, когда я им сказал, что для уразумения сего стиха должно быть истинным христианином. Японцам чрезвычайно понравилось то место сей оды, где поэт, обращаясь к Богу, между прочим говорит: «И цепь существ связал всех мной. При сем же случае, удивляясь высоким мыслям сочинителя, показали они, что постепенное шествие природы от самых высоких к самым низким ее творениям и им не безызвестно. Стихотворение это до того понравилось губернатору, что он велел просить г. Мура (одного из товарищей заключения Головнина) «написать оное для него кистью на длинном куске белого атласа и потом отправил вместе с переводом к своему императору. Японцы уверяли нас, что она будет выставлена на стене в его чертогах, на подобие картины». Это известие не могло не поразить нашего общества и не распространиться в такое время, когда ода Бог была еще во всей своей славе и когда история плена Головнина всех интересовала. Рассказ о переводе знаменитого сочинения, переходя из уст в уста, естественно подвергся некоторым неточностям: японский язык был смешан с китайским, намерение принято за исполнение — и вот ода Бог очутилась, написанная золотыми буквами, в пекинских чертогах. Такое смешение фактов однажды было даже явно высказано в печати. В № 6 Отечественных Записок 1846 г. некто И. Б. (Быстров?), выражая сомнение в существовании китайского перевода оды Бог, говорит: «О нем, кажется, упоминает Головнин в одном из своих путешествий». Отсюда уже ясно, как произошел упомянутый слух, который Полевой еще в 1840 г., а потом и Белинский назвали сказкою, но который между тем держался до сих пор и был часто повторяем, как достоверный, в разных европейских литературах. Пора окончательно отвергнуть ложную молву, поняв ея источник; от этого не пострадает ни слава Державина, ни честь русской литературы (Ср. Библиографич. Записку о Державине в VI ч. Москвитянина 1846 г.; также указанную выше французскую брошюру г. Полторацкаго, стр. 9 и 10).
После оды Бог явилось у нас в разное время много других стихотворений на тот же предмет, как то: Гимн Богу Дмитриева, Песнь Божеству Карамзина, Песнь Высочайшему Существу В. Пр. (Чтение для вкуса 1792, ч. VI), Песнь Богу Влад. Измайлова (Аониды 1796 г., кн. I), Гимн Непостижимому Мерзлякова (Вестник Европы 1805, ч. XXIII, № 20), Гимн Жуковского (из Томсона), Ода Бог Пнина (Журн. Для пользы и удов. 1805, ч. IX), Гимн Богу Бередникова (Чтен. в Бес. люб. русск. сл. 1813, ч. IX), Гимн Богу А. Глаголева (Труды общ. люб. рос. сл. 1819, ч. XIV) и проч. Граф Хвостов также сочинил Оду Бог.
Отдельные разборы оды Бог Державина напечатаны в Вестнике Европы (1812 г., ч. LXII, статья Бередникова) и в Северной Минерве (1832, ч. II, статья неподписанная). Сверх того, о ней подробно говорится в Трудах общ. люб. рос. сл. (1820 г., ч. XX, статья Мерзлякова Державин) и в Современнике (1845 г., т. XL, статья Грота Фелица и Собеседник л. р. сл.). В Очерках рус. лит. Полеваго см. ч. I, стр. 72; в Соч. Белинскаго ч. VII, стр. 124. О статьях, относящихся к отдельным местам оды Бог, см. ниже примеч. 10 и 18.
Ода Бог представляет некоторое, хотя и отдаленное, сходство с предшествовавшими ей к иностранных литературах произведениями того же содержания.
Это сходство подавало не раз повод к заключению, будто Державин в оде Бог был подражателем или даже переводчиком.
Во французской брошюре г. Полторацкого о переводах этой оды (Dieu, hymne и проч. Leipzig, 1855, стр. 30) сказано, что один из французских ее переводчиков, г. Ферри де-Пиньи (Ferry de Pigny), поместил в рукописи своего труда примечание, в котором выражена мысль, будто Державин заимствовал содержание оды из итальянского гимна маркиза Ботты. В том же году, когда издана эта брошюра, г. фон-Видерт, видевший г. Полторацкаго в Лейпциге, напечатал в С-петербургских Ведомостях (№ 236) статью Вести из Германии, в которой он между прочим прибавляет к приведенному слуху следующие подробности: один греческий священник описывает этот предмет в прозе; итальянский поэт перелагает прозу в стихи; итальянское стихотворение переводится на русский язык прозой и служит материалом Державину. Г. Галахов, упомянувший об этих предположениях в одном из примечаний к своей Исторической Христоматии нового периода русской словесности (т. I, стр. 472), еще до издания ея сообщил нам в рукописной заметке следующий отрывок из письма к нему (от 2 авг. 1851 г.) покойного И. И. Введенского, бывшего главным наблюдателем по преподаванию русской словесности в военно-учебных заведениях: «Известный импровизатор Джустиниани перевел в 1848 г. несколько русских стихотворений, в том числе оду Бог, на итальянский язык. Экземпляр перевода он отправил между прочим к одному римскому кардиналу с просьбой сообщить ему мнение о русском подлиннике. Письмо Джустиниани осталось без ответа; но когда в следующем году он поехал в Италию и явился к кардиналу, последний выразил ему удивление, зачем он вздумал его мистифировать, выдавая за русское стихотворение итальянский гимн Богу, написанный в XVI-м веке малоизвестным и несправедливо забытым поэтом Боттою». Как ни мало вероятным казались нам эти свидетельства, онакож мы стали справляться о неслыханном нами прежде поэте XVI-го века, маркизе Ботте. Когда поиски эти не имели никакого успеха, мы обратились к С. Д. Полторацкому с запросам, известен ли ему, кроме рассказа г. Джустиниани, какой-нибудь другой источник отрицания подлинности оды Бог. «Этот волчек», отвечал нам г. Полторацкий, «пущен на Державина, как вы справедливо замечаете, синьором Джустиниани без малейших с его стороны доказательств. Я ему неоднократно замечал, что это следует доказать, и вероятно ли, чтоб итальянский поэт, сочинивший такую оду, оставался неизвестен и не возбудил в соотчичах своих такого же восторженного трепета, какой ощутили все земляки Державина при появлении его великолепной оды. Кроме возгласа Джустиниани, я ничего другого об этом не знаю». Между тем лектор итальянского языка при с-петербургском университете, г. Пинто, у которого мы также наведывались о загадочном маркизе XVI-го века, доставил нам выписанные им вследствие того из Италии Гимны Богу, но не Ботты, а Котты (Giov. Battista Cotta), поэта, умершего в 1738 году. Теперь, для окончательного решения вопроса, оставалось объясниться с самим г. Джустиниани. Из разговора с ним мы могли вывести следующие заключения: что действительно он первый дал ход мысли о заимствовании оды Бог из итальянского поэта; что этот поэт, и по его мнению, не кто другой, как Котта, которого превращение в маркиза Ботту неотъемлемо принадлежит г. Ферри де-Пиньи; наконец что г. Джустиниани и до сих пор еще уверен в сродстве оды Бог с одним из гимнов Котты. Разсказ его о происхождении этой уверенности был довольно близок к тому, что сообщил нам г. Галахов из письма Введенского. Г. Джустиниани прибавил, что когда около 1843 года г. Шевырев познакомил его с некоторыми произведениями «русского Данта», то он просто прыгал от восторга; что сделанный им перевод русских стихов был отправлен в Италию в 1848 году; кардинал же, принявший их за мистификацию, был знаменитый Медзофанти. Мы с своей стороны, прочитав гимны Котты, удостоверились, что они с одою Державина не имеют ничего общего, кроме основной идеи прославления Бога. Чтобы не оставить ни малейшего сомнения в неверности вывода, приписываемого пресловутому полиглоту, мы вслед за одою помещаем в особом приложении буквальный перевод того гимна Котты, который будто бы послужил образцом русскому произведению.
Теперь мы должны упомянуть еще о другом мнении, оспаривающем самостоятельность оды Бог. Тот же Введенский писал г. Галахову: «Преподаватель русского языка в ревельской гимназии, Святный, сообщил мне, что ода Бог есть не что иное, как перевод с немецкого почти буквальный, и что оригинал этой оды он читал в стихотворных прибавлениях к Латышской грамматике, изданной Штендером в 1762 году (2-е издание 1793 г.)».
В этой книге, на которую ссылался ныне уже умерший Святный, указанное им стихотворение находится только в латышском переводе, без означения имени автора. Нам удалось отыскать самый подлинник в сочинениях немецкого поэта Броккеса (Brockes), жившего в первой половине прошлого столетия и следовательно современника Котты. Прочитав его оду Gottes Grösse, мы только подивились, как легко люди поддаются искушению прославиться каким-нибудь открытием. Подстрочный перевод стихов Броккеса, также сообщается нами в приложении.
Наконец мы не можем умолчать о стихотворении Бог Гердера, который в начале царствования Екатерины II был пастором в Риге. И на эти стихи указывали как на сочинение, послужившее образцом для оды Державина. Однако ж она представляет не более сходства и с этим длинным, метафизическим и тяжелым произведением писателя, который хотя и был глубоким мыслителем, но в стихах которого так мало поэзии, что Державину никогда не могло бы вздуматься идти по следам его. Представлять перевод пьесы Гердера не считаем нужным: сочинения его довольно распространены, и всякий легко может поверить наше заключение.
Сравнение оды Державина с другими произведениями одинакового содержания убеждает нас, что это — создание совершенно оригинальное в целом и сходное с некоторыми из них только в немногих отдельных чертах, так как писатели, разрабатывающие тот же предмет, не могут иногда не встречаться на одних мыслях. Но сверх того в частностях ода Бог представляет отголоски чтений Державина, воспоминания из других, особливо немецких поэтов. Подобные так называемые реминисценции, большею частью бессознательные, встречаются у самых замечательных поэтов и не могут почитаться заимствованиями. Некоторые произведения германской литературы были знакомы Державину не только в подлинниках, но и в русских переводах. Так Вечность Галлера, переведенная в С-петербургском Вестнике 1778 г. (см. выше, стр. 89) примечание 3 к оде На смерть кн. Мещерского), до такой степени обращала на себя внимание нашего поэта, что он, как видно из его рукописей, сам пытался перевести ее стихами. |
