Он терпеливо ждал. Наконец партизаны побросали оружие к его ногам. Кто-то из них с ненавистью что-то сказал по-польски, скорее всего, это было оскорбление. Харман пропустил это мимо ушей и сказал повелительно "фельдфебелю":

– Я требую вернуть мне мои документы. Без документов я нe могу продолжить мой путь. Всем людям нужны документы, особенно в военное время…

Немного помедлив, партизан нехотя достал документы и презрительно швырнул их нa грязную дорогу. Харман наклонился и сразу увидел, что всё на месте. Он шел на определенный риск, потому что за всеми противниками при таком скудном освещении уследить было трудно. Однако он все жe уловил короткий замах крайнего справа и увел свой корпус в сторону. Что-то просвистело рядом с ним и со звоном улетело в темноту. Нож…

Харман вскинул "шмайсер" и дал короткую очередь поверх машины. Партизаны дружно бросились на землю. Обер-лейтенант нe спеша подобрал документы, положил их в карман и боком пошел к кабине. Кто-то позади опять выругался по-польски.

Харман усмехнулся, прыгнул в кабину и тронулся с места на второй скорости. Несмотря на свою массивность, бронированное чудовище обладало хорошей приемистостью за счет мощного двигателя. Для ее бампера шлагбаум оказался чисто символической преградой.

Сзади послышались возбужденные крики, потом раздались выстрелы, и в задний борт кузова, словно орехи, застучали пули. Но погони за машиной нe было: партизанам было невыгодно шуметь, да и дорога была слишком узкой…

Засада стала непредвиденным обстоятельством, и теперь Харман планировал свои будущие действия с учетом всех изменений.

Вскоре лес кончился, и дорога пошла no полю. Впереди, в лучах прожекторов, виднелись высокие добротные стены, над которыми через равные промежутки торчали деревянные вышки. Вдоль и поверх стен в несколько рядов лежала колючая проволока и спираль Бруно. Отчетливо слышался лай собак. Это был один из многочисленных концентрационных лагерей, разбросанных по территории "великого рейха". Называли его Харвиц – по названию близлежащего городка. Собственно говоря, по-польски он назывался совсем по-другому, но с 1939 года этот городок, как и многие другие,стал носить немецкое название.

После многочисленных объяснений и препирательств с личным составом контрольнопропускного пункта Харману было позволено въехать в ворота, оставить машину нa специальной стоянке и в сопровождении дежурного по лагерю отправиться к коменданту.

Пока они шли, Харман фиксировал окружающую обстановку. Ha пригорке располагались бревенчатые бараки-казармы – очевидно, для внутренней охраны – и аккуратные, с цветниками и газонами, одно- и двухэтажные домики – видимо, для начальствующего состава.

Они подошли к одному из домиков, окруженному живой изгородью и имевшему террасу. Дверь им открыл некто в эсэсовской форме и проводил в кабинет коменданта.

Кабинет был уставлен массивными старинными книжными шкафами, скульптурами и статуэтками из ценного мрамора, пол устлан роскошным персидским ковром. He хватало еще только фонтана в центре кабинета. Ha стенах красовались репродукции с портретов Бисмарка, Фридриха II и Мольтке.

Уютно расположившись в мягких креслах у пылающего камина, под мощные органные аккорды Баха, лившиеся из патефона, сидели с рюмками два человека. Один из них был в домашнем, но элегантном халате, другой – в мундире СС, в звании штурмбанфюрера.

Обер-лейтенант представился:

– Обер-лейтенант Харман прибыл из Берлина со специальным заданием. Прошу прощения за внешний вид… Мы попали в засаду, и все мои люди были убиты. Нужно срочно…

– Садитесь, господин Харман, – бесцветным голосом прервал его человек в халате. – Mы не в Берлине, поэтому не будем суетиться. Можете курить.

– He курю, господин оберштурмбанфюрер, – ответствовал Харман, садясь в кресло.