— Не подумайте только, будто я хлопочу о себе! — с живостью продолжал Самуил. — Да вот вам и доказательство: как самого способного и заслуженного из наших товарищей я рекомендую Даниеля.

— Зато я, — вмешался Даниель, — рекомендую Самуила Гельба.

— И мы тоже! — в один голос вскричали остальные четверо.

— Благодарю вас, братья, — сказал Самуил. — Теперь я могу отстаивать себя, ибо речь пойдет уже не о моих желаниях, а о правах вашего избранника, о нашем деле, о вашей воле, воплощенной во мне. Что ж! Я спрашиваю того, кто слушает нас и безмолвствует: существует ли какое-либо препятствие к тому, чтобы в случае надобности я мог войти в состав Высшего Совета?

Человек в маске кивнул.

— Да? — переспросил Самуил, и его рот искривился гримасой, тут же исчезнувшей. — И нам даже не позволено спросить почему?

«Позволено», — дала понять маска.

— В таком случае я хочу знать причину, — заявил он. — Вероятно, дело в том, что цели мои недостаточно высоки, мне не хватает душевной твердости, воли и отваги?

Бесстрастным скупым жестом человек в маске ответил: «Нет».

— Раз так, очевидно, существует мнение, будто я лишен того, что обыватели именуют совестью, порядочностью, добронравием или еще чем-то в этом роде?

Маска отвергла и это предположение.

— Прошу вас заметить, — произнес Самуил, еле скрывая нетерпение и досаду, — что мы не можем вести беседу на равных. Молчание делает вашу позицию куда более неуязвимой. Говоря с немым собеседником, я принужден выискивать и находить доводы против самого себя. Если это продлится еще хоть немного, мы рискуем разыграть мольеровскую сцену, когда господин заставляет слугу обвинить себя во всех мыслимых провинностях и ошибках, до того как сказать, чем именно он недоволен. Что ж! Придется продолжить скорбное перечисление моих прегрешений. Итак: может быть, непригодным для Совета меня делает отсутствие того, что всегда ослепляет толпу, а порой и людей выдающихся, того, что, сознаюсь со стыдом, подчас влияло даже на меня, скептика по отношению ко всем этим божественным правам? Короче, мне не хватает прославленного имени, высокого происхождения? Меня отвергают за то, что я не принадлежу ни к какому царственному семейству и даже вовсе не имею семейства?

Неизвестный хранил молчание.

— Вы не говорите ни да ни нет. Это то же самое, как если бы вы прямо объявили мне, что, будь я князем, у меня были бы наилучшие шансы, однако существуют и преимущества иного рода, способные восполнить недостаток родовитости. Не так ли?

Последовал утвердительный жест.

— Какие же это преимущества? — спросил Самуил. — Там, где дело касается общественных привилегий, мне известна лишь одна привилегия, что стоит знатности, — деньги. Итак, будучи незаконнорожденным, мне, по крайней мере, следовало бы иметь значительное состояние?

«Да», — кивнул господин в маске.

— Ах, вот оно что! — протянул Самуил с горьким сарказмом. — Таковы, стало быть, основы миропонимания тех, кто претендует на роль основателей свободного общества! Они уважают лишь аристократию, будь то аристократия крови или кошелька. По их мнению, все решает звучание имени или звон монет!

Человек в маске покачал головой, давая знать, что его неправильно поняли.

— Ты не прав, Самуил, — вмешался тот из присутствующих, кто однажды уже защищал намерения Совета. — Интересы дела требуют, чтобы его предводители имели более обширные возможности действия в отношении их подчиненных. Куда же деться, если высокое происхождение и богатство еще имеют такую власть над людьми? Звучание имени и звон монет завораживают этих постаревших детей, и Совет не повинен в таком положении вещей, но вынужден его использовать, хотя бы затем, чтобы покончить с ним.