— И вот как ты следуешь его заветам, — с усмешкой заметил Самуил.

— Он так никогда и не привел никаких доводов, — сказал Юлиус. — Я думаю, здесь было необоснованное предубеждение, обостренная антипатия, а ты, с твоим характером, не мог и не пытался ее смягчить. В таких случаях мое чувство справедливости всегда восставало и даже поныне восстает, оказываясь сильнее сыновнего повиновения. Да и, знаешь ли, в череде потерь, что именуется жизнью, к тому возрасту, которого я достиг, человеку от его прошлого остается слишком мало, чтобы без основательной причины стоило жертвовать этим немногим. Вчера я едва узнал тебя под твоим маскарадным одеянием, как и ты меня — под сетью моих морщин. Я не мог не откликнуться на зов воспоминания, проснувшегося в моем сердце. Потому и позвал тебя. Спасибо, что ты пришел. Вот уж не думал после семнадцатилетней разлуки обрести тебя снова, и не где-нибудь, а на балу в Тюильри!

— Это лорд Драммонд привел меня туда, — усмехнулся Самуил. — Ты ведь знаешь, я знаток древностей. Я взял на себя заботу о его костюме. Вышло недурно, а? Особенно если учесть, что костюм пришлось готовить в спешке, ведь лорд Драммонд прибыл в Париж всего две недели тому назад. В благодарность за эту услугу он внял просьбе, подсказанной моим давним, но вечно юным любопытством, и взял меня с собой.

— И вот мы снова вместе, — заключил Юлиус.

— Вот мы снова рядом друг с другом, — уточнил Самуил задумчиво, — но оба так далеки от себя самих!

— Правда, — кивнул Юлиус. — Наши мечты умерли или покинули нас. Кстати о мечтах, — он вдруг оживился, — что сталось с Союзом Добродетели?

Пораженный тоном, каким был задан этот вопрос, Самуил быстро поднял глаза и в упор глянул на Юлиуса. Но тот беззаботно улыбался.

— Насколько я понимаю, — заметил Самуил, — твое превосходительство, посол Пруссии, более не состоит в Союзе?

— О нет, — небрежно ответил Юлиус, — я давно покончил с юношескими безумствами. И потом, — добавил он смеясь, — Наполеон мертв. Однако, помнится, я слышал, будто какие-то осколки Союза еще существуют?

— Вполне возможно, — пожал плечами Самуил. — Но я, покинув Германию семнадцать лет назад, естественно, понятия не имею, что там происходит.

Он перевел разговор на другое. Ему казалось, что Юлиус исподтишка наблюдает за ним, и он был раздражен, почувствовав себя объектом наблюдения со стороны того, кого сам собирался изучить.

«Ах, так! — думал он. — Что ж, отлично. Он играет ту же роль, что и я; он испытывает меня, пока я исследую его. Итак, ему удалось меня обойти; впредь надо принять меры, чтобы этого избежать. Посмотрим, кто кого».

Он завел беседу о честолюбии, потом об игре, о женщинах, но ему все не удавалось затронуть в своем собеседнике хоть одну чувствительную струнку. Юлиус или очень хорошо держался, или в самом деле не испытывал ко всему этому ничего, кроме безразличия и презрения.

«Черт меня побери, — сказал себе Самуил, — если я не сумею растопить эту ледяную статую!»

А вслух он произнес:

— Может быть, я ошибаюсь, но на балу, когда зазвучал голос той женщины, мне показалось, будто мы оба испытали одно и то же чувство.

Юлиус вздрогнул.

— О да! — проговорил он. — Не знаю, кто такая эта певица, но она затронула в моей душе воспоминание, все еще живое. Бедная Христиана! Картина ее ужасного и загадочного конца преследует меня непрестанно: бездонная пропасть, в которую она сорвалась, поныне зияет в моем сердце.