И вот сегодня, поздно вечером, в этом уснувшем госпитальном корпусе Гретхен впервые говорила о сексе с посторонним мужчиной, чего она никогда прежде себе не позволяла ни с одним человеком. Ее насильно, против ее воли, превращали в свидетели полового акта, пусть даже призрачного, но все равно полового акта, который она всегда стремилась вытеснить из своего сознания. Адам и Ева в раю. Два сплетенных человеческих тела: белое и черное. Она не хотела думать об этом, но ничего не могла с собою поделать. Но в откровенности этого парня был заложен определенный тайный смысл, определенная цель, ее никак нельзя было принять за ностальгические, навеянные ночью воспоминания солдата, вернувшегося с войны. Нет, в этом мелодичном, плавном шепоте была скрыта какая-то цель. Она догадывалась, что такой целью является она, Гретхен, но она гнала от себя эту мысль.

– После ранения я написал ей письмо, – продолжал Арнольд. – Но ответа не получил. Может, вернулся муж. И вот с тех пор я не был близок ни с одной женщиной. Я ведь был ранен в самом начале войны и с тех пор лежу в госпитале. Впервые я вышел из него погулять в прошлую субботу. Нам с Биллом дали увольнительную на весь день…– (Билл был его приятелем, вторым чернокожим американцем в их палате.) – Но что делать двум цветным парням в этой долине? Это вам не Корнуолл, можете мне поверить. Подумать только, направить меня в единственный, наверное, в Соединенных Штатах госпиталь, расположенный в городке, в котором нет ни одного цветного! Мы выпили по паре кружек пива на рынке, проехали на автобусе до речной пристани – нам сказали, что в верхней части городка живет негритянская семья. Но там никакой семьи не оказалось, кроме старика негра из Южной Каролины, который живет один в доме у самой реки, а вся его семья давно оттуда уехала, и, скорее всего, он давно позабыл об их существовании. Мы угостили его пивом, наговорили всякой чуши о наших великих подвигах на войне, как мы там храбро сражались, и пообещали приехать на рыбалку, когда получим увольнительную.

– Скоро вас выпишут из госпиталя, вы вернетесь домой и обязательно встретите красивую девушку и снова будете счастливы, как тогда, в Корнуолле. Я уверена в этом, – сказала Гретхен, посмотрев на часы. Она вдруг почувствовала, что говорит фальшиво, неискренне, каким-то чужим голосом, и ей стало стыдно. Но ей надо как можно скорее уходить отсюда.

– Уже очень поздно, Арнольд. Я с удовольствием поболтала с вами, но мне пора…– Она хотела встать, но он крепко сжал ее руку.

– Еще совсем не поздно, мисс Джордах, – сказал Арнольд. – Если быть откровенным, я давно ждал подходящего случая, чтобы поговорить с вами наедине.

– Арнольд, я опаздываю на автобус. Я…

– Мы с Биллом часто говорим о вас. – Арнольд не выпускал ее руки. – И мы решили, в следующую субботу, когда пойдем в увольнительную, пригласить вас погулять вместе с нами и немного развлечься.

– Вы с вашим другом очень любезны, – сухо сказала Гретхен. И этот тон ей давался с трудом. – Но по субботам обычно я ужасно занята.

– Мы, конечно, понимаем, что в этом городе девушке неприлично показываться в компании двух чернокожих, – продолжал Арнольд своим ровным тоном, в котором не было ни угрозы, ни злости, – люди здесь к этому не привыкли, к тому же мы простые солдаты…

– Все это не имеет никакого отношения…

– Садитесь на рейс двенадцать тридцать на автобус, следующий до пристани, – продолжал Арнольд, словно и не заметил ее протестов.