Джордах сам испек по такому случаю пирог и внес его с кухни с торжественным, сияющим видом. На сахарной глазури горело восемнадцать свечей – семнадцать за прожитые годы и одна – за год грядущий. Они все увлеченно пели «Счастливого дня рождения тебе, наш дорогой, дорогой Рудольф!», когда раздался звонок в дверь, оборвавший песню на полуслове. Дверной звонок никогда не трезвонил в доме Джордахов, потому что к ним никто не ходил, а почтальон бросал письма в щель.

– Кого там, черт подери, принесло! – возмутился Джордах. Он обычно своеобразно реагировал на подобные сюрпризы: инстинктивно сжимал кулаки, словно ничего другого не ожидал, кроме нападения на себя.

– Пойду посмотрю, – сказала Гретхен. Ей вдруг на какое-то мгновение пришла мысль, что там внизу, у двери, стоит Бойлан, а его «бьюик» припаркован перед их лавкой. Да, он вполне способен на такое безумство. Она побежала вниз по лестнице, а Рудольф тем временем задул свечи. Как хорошо, что она так чудесно выглядит: принарядилась, сделала прическу. Пусть этот Бойлан плачет и рыдает, потому что больше ему ничего не обломится.

Она открыла дверь. За ней стояли двое мужчин. Она их знала обоих: мистер Тинкер со своим братом Джоном Тинкером – священником. Она знала мистера Тинкера по работе на кирпичном заводе. Все знали отца Джона Тинкера – крупного, похожего на неуклюжего медведя, краснорожего мужчину, который смахивал больше на портового грузчика, чем на священника. По-видимому, он сильно ошибся при выборе профессии.

– Добрый день, мисс Джордах, – сказал Джон Тинкер, снимая шляпу. Голос у него был тихий, а на его продолговатом дряблом лице такое выражение, словно он только что нашел в церковной книге ужасную, непростительную ошибку.

– Хелло, отец Тинкер, – отозвалась Гретхен.

– Надеюсь, мы вам не помешали, – церемонно сказал мистер Тинкер еще более церковным голосом, чем у своего рукоположенного братца. – Нам нужно поговорить с вашим отцом. Он, надеюсь, дома?

– Да, дома, – ответила Гретхен. – Не угодно ли войти… подняться к нам… мы, правда, сейчас обедаем… но…

– Может, лучше вы попросите его спуститься к нам, дитя мое, – сказал священник. У него был приятный, густой голос, который наверняка вызывал доверие к нему со стороны женщин. – Нам необходимо с ним наедине обсудить одно очень важное дело.

– Сейчас позову его, – сказала Гретхен.

Мужчины вошли в темный коридор, закрыв за собой дверь, словно не хотели, чтобы их кто-то увидел с улицы. Гретхен щелкнула включателем – неудобно оставлять джентльменов в темноте.

Она торопливо стала подниматься по лестнице, уверенная в том, что братья Тинкеры сейчас не отрывают взора от ее стройных ног.

Гретхен вошла в гостиную. Рудольф резал ножом испеченный отцом пирог. Все испытующе посмотрели на нее.

– Что, черт подери, все это значит? – возмущался Джордах.

– Там, внизу, мистер Тинкер, – сказала Гретхен. – Со своим братом, священником Джоном Тинкером. Они хотят поговорить с тобой, па.

– Ну, почему ты их не пригласила сюда? – Джордах, взяв из рук Рудольфа тарелочку с большим куском пирога, впился в него зубами, откусив сразу чуть ли не половину.

– Они отказались. Говорят, им нужно обсудить с тобой какое-то очень важное дело наедине.

Том, облизывая языком зубы, издал чмокающий звук, словно пытался извлечь застрявшую там крошку.