Белесова. Вы знаете все, все, знаете и человеческую натуру. Я себе никогда не прощу, что имела глупость вам поверить.

Гневышов. Я действительно хорошо знаю сердце человеческое, но могу иногда и ошибаться.

Белесова. Вот то-то же. Нет, в делах важных никогда не нужно слушать мудрецов и знатоков сердца человеческого, а надо следовать собственному внутреннему побуждению. В молодом сердце, как бы оно испорчено ни было, все-таки говорят еще свежие природные инстинкты. По вашим словам я думала, что Цыплунов вечно будет моим покорным рабом и что я, разумеется, ничего не обязана чувствовать к нему, кроме презрения. А вышло напротив: он меня презирает.

Гневышов. И это тебя беспокоит? Какое ты дитя!

Белесова. Беспокоит – мало сказать. Мучает меня, я вся дрожу, я не спала всю ночь. Я хочу его видеть.

Гневышов. Ну, зачем это, зачем? Ты должна выкинуть из головы всякое помышление о нем. Он человек грубый, для твоей деликатной натуры не годится; ну, значит, с ним и о нем всякие разговоры кончены, Я привез тебе деньги, сколько мог собрать. На первое время с тебя будет достаточно.

Белесова. Зачем ты привез именно нынче? Почему ты так поторопился?

Гневышов. Надо ж когда-нибудь, так не все ли равно, нынче или завтра… Я обещал, я должен.

Белесова (с горечью). Нет, неправда. Ты узнал, что я оскорблена, и хотел меня утешить. Признайся! Детей утешают игрушками, конфетами, а женщин – деньгами. Ты думал, что всякую тоску, всякое горе, всякое душевное страдание женщина забудет, как только увидит деньги. Ты думал, она огорчена, оскорблена, она плачет, бедная, словами ее теперь не утешишь, это трудно и долго, – привезу ей побольше денег, вот она и запрыгает от радости.

Гневышов. Ну, это не совсем так!

Белесова (настойчиво, со слезами). Нет, так, так!

Гневышов. Ты ко мне придираешься.

Белесова. Ах, мне хочется плакать… Подите прочь!

Гневышов. Скажи же мне наконец, что тебе нужно?

Белесова. От вас ничего. Мне нужно видеть Цыплунова.

Гневышов. Но зачем?

Белесова. Я не знаю. Мне хочется и убить его, и оправдаться перед ним, просить у него прощения.

Гневышов. Какие фантазии! Ну видишь, ты сама не знаешь, что ты хочешь.

Белесова. Не знаю, не знаю. Но я знаю только одно, что если он не снимет с меня этих упреков, этого позора, я могу дойти до отчаяния и сойти с ума.

Гневышов. Вы в ажитации, мой друг, вам надо успокоиться. Очень жаль, что вы поторопились послать за Цыплуновым; как бы это не расстроило вас еще более. Возьмите же деньги, уберите их. С этими деньгами ты можешь жить самостоятельно, не нуждаясь ни в ком. (Подает Белесовой большой конверт.)

Белесова (с болезненным отвращением). Ах! (Берет деньги и бросает их на стол.) Если 6 можно было не брать их!

Гневышов. Вы не оскорбляйтесь! Дети берут же от отцов… Оскорбляться тут нечем. Деньги вещь необходимая. Я к вам как-нибудь заеду на этой неделе. Часто я у вас бывать не могу; вчера приехала жена. Впрочем, когда она узнала от меня, что вы выходите замуж, гнев ее рассеялся, и она шлет вам целую дюжину поцелуев. (Прислушивается.) Он здесь, он здесь, я слышу его голос. Я подожду, чем кончится ваше объяснение.

Белесова. Только не здесь. Подите в сад и пошлите его ко мне, сами вы можете войти после.

Гневышов уходит. Белесова, взволнованная, ходит по комнате. Входит Цыплунов.

Белесова, Цыплунов.

Цыплунов. Что вам угодно?

Белесова. А, вы пришли, вы здесь, у меня; значит, вы признаете себя виноватым?

Цыплунов. Нисколько не признаю. Вы меня звали, и я пришел.

Белесова. Вы вчера меня оскорбили, вы думаете, что это так пройдет вам? Вы думаете, что все ваши упреки, всю вашу брань я должна принять как должное, как заслуженное и склонить голову перед вами? Нет, вы ошибаетесь.