Отец с сыном несколько раз низко поклонились сидевшим и, произнося привычные слова благодарности, пятясь в знак почтения, выбрались из помещения. После полутьмы комнаты яркое солнце на миг ослепило их; перед глазами пошли радужные круги, Ах-Чамаль даже потер глаза. Но через секунду все стало обычным, и они могли продолжать свой путь.

Покинув территорию дворца, отец и сын медленно пошли по главной улице города. Ни тому, ни другому не хотелось сразу же возвращаться в селение: Ах-Чамаль жаждал обменяться с кем-нибудь новостями, а Хун-Ахау – более подробно осмотреть Ололтун. Желание их исполнилось: не успели они пройти и десятка шагов, как отец встретился со знакомым земледельцем из другого селения. Очень довольный встречей, он отпустил сына побродить по городу, приказав ему через час быть на вершине холма у выхода из Ололтуна.

Хун-Ахау медленно брел мимо зданий, то и дело останавливаясь, чтобы получше их рассмотреть. Размеры города и величественность сооружений его потрясли: до этого за всю свою жизнь он видел лишь три каменных здания: дом батаба, дом жреца и храм в своем селении. Какими маленькими и ничтожными казались они теперь ему в сравнении со строениями Ололтуна. Больше всего юноше хотелось вернуться во дворец и подробно осмотреть его, но он понимал, что это невозможно.

Поглощенный созерцанием открывавшихся всюду новых и новых чудес, Хун-Ахау не заметил, как сильно толкнул какого-то прохожего. Громкий язвительный голос привел его в себя:

– Где глаза у этой глупой деревенщины, этого потомка деревянных людей, погибших от потопа? Каким образом ты спасся от него, о бесстыдная бесхвостая обезьяна с разумом меньше ядрышка ореха? Какой зверь воспитывал тебя, о нечестивец, позорящий головы своих предков, если они вообще у тебя были? Как ты смел толкнуть меня? Здесь Ололтун, а не твой паршивый поселок!

Хун-Ахау остолбенело смотрел на остановившегося перед ним молодого, чуть старше его самого, воина. В длинных волосах юноши, зачесанных назад, виднелось лишь одно перо, – это означало, что его воинские заслуги еще невелики.

Противник Хун-Ахау, подбоченившись, продолжал издеваться:

– Что же ты так широко открыл рот? Ты ждешь, что с неба начнут валиться в твою пасть печеные индюшечьи яйца?

Пробегавшие мимо двое мальчишек, привлеченные шумом, остановились, прислушались, скромно хихикнули в кулачки.

Осторожность и рассудительность покинули Хун-Ахау, и, сжав кулаки, он двинулся на обидчика:

– Как ты смеешь так говорить о моих предках?

Обидчик не успел ответить: его потянул за руку подошедший высокий человек в длинном одеянии; возможно, кто-то из младших жрецов.

– Охота тебе связываться, Шбаламке, с каким-то мальчишкой. Брось! Идем, тебя зовет мой отец…

Он увлек упиравшегося воина; тот, обернувшись, крикнул Хун-Ахау:

– Мы еще посчитаемся! Через два дня я найду тебя, где бы ты ни был, и переломаю тебе все кости. Ты узнаешь, как толкать благородного воина, неуч, бесхвостая ящерица!

Они скрылись за углом ближайшего здания.

Долго еще стоял Хун-Ахау на месте, размышляя о случившемся. Он то вспоминал оскорбительные слова воина о его предках, и у него снова закипала кровь; то вдруг думал, что Шбаламке, наверное, происходит из знатного рода, и радовался, что не успел ударить обидчика. Желание мести и привычная осторожность земледельца пред лицом знатного человека боролись в нем. Неожиданно ему пришло в голову, что отец, вероятно, уже ждет его, и, испуганно посмотрев на стоявшее высоко солнце, он поспешил к условленному месту.

Ах-Чамаль действительно ждал его, но, вопреки обыкновению, не сделал никакого замечания. Было видно, что он чем-то очень доволен. Когда они вышли из города, отец сказал:

– Я нашел тебе невесту! После сбора урожая и праздника твоего совершеннолетия мы с матерью займемся приготовлениями.