— Давай тут насовсем поселимся, — предложила я во время ужина.

Егор улыбнулся, при свете костра его лицо казалось загадочным и совсем молодым, словно передо мной сидел мальчишка, затеявший бежать в Антарктиду или лететь на Луну.

— Запросто, — сказал этот мальчишка и стал меня целовать.

Мы повалились на холодную землю, но Горе быстро поднялся, подхватил меня на руки и отнес в палатку на плече, словно первобытный человек свою добычу. Для пущего эффекта я повизжала, напугав разве что комаров. Вокруг не было ни души — только мы, звезды и ветер с реки.

А через два дня, успев пару раз поссориться, сломать палатку, утопить фотопленку и потерять крем от комаров, мы возвращались в город, чтобы разбежаться в разные стороны. Его гостиница была на окраине, я жила почти в центре. Да и вообще, мы были разные во всем. Я болтушка, он молчалив, у меня высшее образование, он необразованный, свободный художник, мне нравится целовать его, ему, наоборот, меня. Последнее высказывание, кстати, говорит о моем бедном воображении и своеобразном чувстве юмора. Егор же, как истинный художник, обладает богатой фантазией, к тому же он настоящий хохмач, если в настроении.

Мы расстались дружелюбно, бывало хуже. Но мне казалось, что эти выходные — наш последний совместный поход куда-либо. Два дня наедине многое изменили. Я точно осознала, что хочу быть с ним всегда, постоянно, но, видимо, слишком давила на него: Егор, в отличие от меня, вовсе не стремился к совместной жизни. Даже наоборот, после этих выходных он как никогда рвался на свободу.

— Мариш, у меня на следующей неделе выставка в Питере…

— Милая, я зимой собираюсь во Францию…

— Мне кажется, малыш, тебе неудобно приходить в гостиницу…

И так двое суток подряд, все его разговоры были о том, что нам нужно видеться как можно реже, потому что он много работает, а я, стало быть, его отвлекаю.

Когда я оказалась дома одна, мне даже плакать не хотелось и не моглось. Я знала, слезы не помогут преодолеть одиночество и с горечью не справятся.

Оставалось выть по-звериному, пытаясь заглушить звенящую, бесконечную тоску.

В сутках, как всегда, было двадцать четыре часа, и эта прорва времени бесконечно меня пугала. Почему-то, когда Егор уезжал, понятия пространства и времени смещались, казалось, даже работа не забивает пустоту, не отнимает ни сил, ни мгновений. Свободные часы, которые нечем было наполнить, приводили меня в ужас. Всю неделю я потратила на то, что считала дни и тысячу раз проигрывала в уме нашу встречу. А будет ли она? А какой она будет?

В выходные позвонила Лелька:

— Приезжай давай. Я тут кручусь как белка, хоть пожалеешь меня.

— Больше некому?

— Ну Валерка в отъезде, твой, насколько мне известно, тоже. Чем не повод для девичника? Поплачемся друг другу в жилетку.

Я прихватила в местном супермаркете бутылку вина, симпатичный тортик и покатила, надеясь, что подруга сумеет хоть немного развеять мою тоску.

Лелька мигом определила мое душевное состояние и отправила меня расслабляться в детскую, где на меня тотчас вскарабкался Мишка:

— Майна, ты мине коеноська пиесла?

Пришлось сознаться, что котеночка у меня сейчас нет, выслушать в свой адрес кучу упреков (вполне справедливых, потому как я этого самого котеночка Мишке обещаю второй месяц) и утешать бедного ребенка. Так что свои проблемы были на некоторое время забыты.

Хитрая Лелька заглянула к нам не скоро — только когда была абсолютно уверена, что я уже в состоянии адекватно реагировать на внешний мир.

— Ну рассказывай, — как всегда, сказала она, усадив меня на кухне.

— Давай Мишке котенка купим.

Яростно разминая в кастрюле картофель, Лелька принялась меня отчитывать.