— Меня зовут Егор, — сказал он и протянул мне руку.

Я быстро переставила буквы в его имени, и получилось «горе», но я не поверила и доверчиво положила пальцы в его ладонь.

— Я Марина, та самая Марина, которая вам нужна.

— Это точно, — согласился он.

…И вот я снова сижу на той же лавочке, под тем же небом, всплывающим над плечами домов, под тем же солнцем, осторожно баюкающим раннюю, пугливую листву. Прошел год, а дело, с которым приходил ко мне Егор, так и не решено. Подходящую для него квартиру я подыскивала не однажды, но всякий раз случалось что-нибудь — срочная командировка, финансовый кризис, потоп, землетрясение, депрессия, — и он снова отправлялся в гостиницу. Умом Егор понимал, что пора остепениться, осесть и, на что особо надеялась именно я, начать семейную жизнь, но душа неприкаянного романтика тянула его к приключениям. Моя мама, наверное, все-таки права, Егор никогда на мне не женится, с ним я не узнаю, что такое стабильность, покой, тихое семейное счастье на диване перед телевизором.

И что меня потянуло на воспоминания? Мама, все еще надеясь на мое благоразумие, продолжает поставлять женихов, вон взять хотя бы этого шеф-повара. С ним и у плиты можно будет не стоять, и сериалы в свое удовольствие смотреть, потом детишки пойдут… А я сижу на лавочке и молюсь, чтобы Матвей Петрович побыстрее ушел и поискал свою вторую половину в другом месте.

Когда я вернулась домой, мама одарила меня гневным взглядом, а «жених», нимало не смущаясь моим очевидным нежеланием поддерживать знакомство, принялся петь мне дифирамбы. Дескать, он был наслышан от мамы, а теперь и сам видит, какая я талантливая и умная, деятельная, способная, энергичная и прочее.

— Вы мне льстите, Матвей Петрович, — тонким голоском пропищала я, кося под дурочку, для полной убедительности даже глазки закатила.

— Что вы, Марина Викторовна, я бы не посмел. Минут десять такой великосветской болтовни чуть не свели меня с ума, мама, наоборот, млела от счастья. Но, когда Матвей Петрович, после моей очередной глупости, потянулся поцеловать мне ручку, я решительно встала:

— Извините, кажется, телефон звонит.

— Марин, ты что? Никаких звонков не было, — недоуменно приподняла брови моя «старушка».

Впрочем, старушкой я ее, конечно, зря окрестила, со злости. Маман у меня еще хоть куда! Одевается исключительно по моде, обожает танцевать, йогой занимается. Мы с ней совсем не похожи — ни характерами, ни внешне. У меня в тридцать был взгляд затравленного кролика, а у нее в пятьдесят с лишним в глазах веселые огоньки. Волосы она не красит, и они у нее до сих пор сохранили цвет воронова крыла. Зато косметикой мама пользуется интенсивно, хотя умело и с шиком, такое иногда на лице изобразит — хоть стой, хоть падай! Может, например, оранжевой помадой накрасить веки, да так искусно, хоть на обложку журнала снимай. Словом, мама на выдумки горазда, я рядом с ней что серая мышка рядом с павлином. Но — хитрая мышка.

— Телефон звонил, — убежденно повторила я и вышла из кухни.

Через две минуты я вернулась с постным выражением лица.

— Представляете, сверхурочная работа, сейчас из конторы звонили, просят заехать.

— Да? — удивился Матвей Петрович. — У риелторов тоже бывают сверхурочные?

Мама покосилась на часы и, жутко гримасничая, показала мне, что я отъявленная врунья и несчастье всей ее жизни. Я развела руками, демонстрируя свою полную готовность с ней согласиться, словом, мы друг друга поняли. Потом долго прощались в прихожей.

— Это, в конце концов, невежливо, — яростным шепотом выговаривала мне мама, пока Матвей Петрович шнуровал ботинки, — могла хотя бы дождаться, пока он сам не уйдет.