|
– Ну вот, теперь и побеседуем, Николай Александрович. Кстати – подарочек вам. – Нарком протянул егерю свой никелированный «ТТ». Сделанный по спецзаказу, номера пистолет не имел. Впрочем, роли это не играло никакой, если потребуется, органам нетрудно будет выяснить, когда и для кого он делался. – Благодарю, вещица красивая. Застрелиться приятно будет… – Отчего же именно застрелиться? – Слова егеря Шестакова неприятно удивили. – А для чего он мне еще? Для служебных надобностей казенный «наган» есть, «драгунка»[10 - «Драгунка» – укороченная трехлинейная винтовка, специально предназначенная для драгунских частей, без штыка.], для охоты – ружей пять штук. А вот если власть до меня доберется, арестовывать придет – тогда непременно из вашего пистолетика и застрелюсь. Последнее, так сказать, «прости» от старого товарища… – Вы скажете, Николай Александрович… А впрочем… – Не спеша, в коротких, но точных фразах Шестаков изложил Власьеву события последних полусуток. Словно бы речь шла о рискованной, но в целом удачной охоте на крупного зверя. Егерь слушал внимательно, но спокойно, дымил слишком хорошей и непомерно дорогой для этих мест папиросой, которые если бы и завозили в осташковское райпо, купить без риска привлечь к себе пристальное и недоброе внимание не мог бы никто, за исключением секретаря райкома, пару раз наполнил граненые стаканчики. – Удивлены, Николай Александрович? – спросил Шестаков, закончив рассказ. – Удивлен. Но не тому, что вы имеете в виду. Скорее – себе. Как я в вас ошибался. Последние десять лет, признаюсь честно, считал вас конченым человеком. Предавшимся большевикам. Поддерживал отношения по старой памяти. Ну и из благодарности, конечно. Порвать совсем – сил не было, да и смысла не видел. Все ж таки хоть изредка поговорить с человеком из собственной молодости… А уважать – так почти и не уважал уже… – Спасибо за откровенность, Николай Александрович. Обиды нарком не ощутил. Словно бы сказанное к нему совершенно не относилось. А возможно, так оно и было. Себя прошлого, еще позавчерашнего, он воспринимал сейчас очень отстраненно. – Чего уж. А вы вот каким оказались. Дошли, значит, до точки, а за ней… – Переход количества в качество. По Марксу – Энгельсу. Власьев посмотрел на него внимательно. – Все равно я чего-то здесь не понимаю. Вы должны были или сорваться гораздо раньше, ну, не знаю, после процесса Промпартии, после всех этих кировских дел… Или продолжать принимать и остальное как должное. Включая собственный арест… Шестаков, продолжая удивляться себе не меньше, чем Власьев только что начал, сухо рассмеялся: – Я, наверное, вроде монаха Варлаама. «По писаному худо разбираю, но разберу, коль дело до петли-то доходит…» – Может быть, может быть, – с сомнением в голосе ответил бывший старший лейтенант, хотя и непонятно было, в чем он теперь-то сомневается. Разве что в подлинности самого рассказа. Шестаков выложил перед ним рядком четыре чекистских удостоверения. Красноармейскую книжку бойца-конвойника он забирать с собой не стал. Никчемная вещь. – А в саквояже у меня четыре их же «нагана»… Помолчали, еще подымили папиросами. |
