— Григорий Семеныч! — с порога объявил запыхавшийся Лева. — Я больше не могу. Сил моих больше нет, правда! Не хочу никого подводить, отпустите меня в Москву!

«Вот это поворот», — подумал я. «Вот это ты, братец, выкинул коленце. Хоть бы посоветовался перед этим, что ли…»

— Да? — приподнял бровь Григорий Семенович.

— Да! — уверенно ответил Лева. — Я вас очень прошу, отпустите! Ну я же помру если не в зале, то по дороге на ринг!

Григорий Семенович задумчиво пожевал губами. Ругать Леву вроде бы было и не за что — ведь он честно пришел и сообщил, что не справляется.

— Иди, — сухо произнес он наконец. — Билет я тебе куплю.

На лице Левы застыло неподдельное удивление. Видимо, он не ожидал такого поворота. Ждал чего угодно: скандала, криков, наказания, уговоров — но только не такой легкости, с которой с ним согласился тренер. Однако Григорий Семенович был не так прост, как казалось. Когда Лева, облегченно улыбнувшись, развернулся и начал выходить из комнаты, наш тренер многозначительно добавил ему вслед:

— Трус ты, вот что.

Леву как будто кипятком ошпарило. Он неожиданно зло посмотрел на Григория Семеновича и вдруг пулей выскочил из тренерской. Тренер же с хитрецой взглянул на меня и усмехнулся, вернувшись к нашему прерванному разговору.

Я не сразу осознал, что именно произошло. Но потом, анализируя поведение Левы, понял: у Левы была очень яркая черта характера — когда его начинали уговаривать, он воспринимал это в штыки. По его мнению, если человек его пытается в чем-то убедить — значит, он ставит под сомнение его решение. Может быть, это звучит и абсурдно, но Лева воспринимал это именно так, в чем все мы неоднократно имели возможность убедиться.

Конечно же, знал об этой особенности Левы и Григорий Семенович.

— Ну вот представь, — объяснял он мне чуть позже, — если бы я начал его убеждать, приводить какие-то аргументы… Да он только на чувстве сопротивления в этот же день рванул бы на вокзал! А так — я его сейчас немножко спровоцировал, и теперь он сам будет землю рыть из последних сил, только чтобы остаться и не выглядеть трусом.

— Да, это так и есть, — немного подумав, согласился я. — Когда его берут «на слабо», он тут же заводится и выдает результаты даже лучше, чем если бы просто старался.

— Вот-вот, — кивнул Григорий Семенович. — Ты только смотри, ему это не сообщи! Ни к чему это. Пусть думает, что он сам все решил — это для человека всегда полезнее.

Я и не собирался. Тем более, что я видел, как после этого разговора Лева (который, конечно же, никуда не уехал) с удвоенной силой взялся за тренировки, превозмогая боль и неудобства. Казалось, теперь вся его работа на сборах была подчинена одной и той же цели: доказать, что он не трус. Григорий Семенович знал, что делает: для пацана этот стимул будет посильнее любых кубков и вымпелов.

Впрочем, не все наши москвичи так тяжело переносили нагрузки на сборах. Колян — так тот вообще напоминал безотказный механизм. Он работал как настольный будильник, который завели один раз — и потом он равномерно тикает до тех пор, пока не кончится завод, а завода ему хватает на полжизни. Он не просто стойко переносил любые нововведения по нагрузкам — он ни одним мускулом или жестом не давал понять, что ему тяжело. «Вот это выдержка!» — думал я, наблюдая, как он без малейшего смущения выполняет все, что объявляют тренеры.