Он провел рукой по покрытому холодным потом лицу и выпрямился, намереваясь тоже уйти, но в эту минуту встретился глазами со старой графиней, которая, стоя на пороге своего будуара, пристально и ехидно глядела на него.

— Что с вами, отец мой? Вы чем-то сильно взволнованы. Что это за красное пятно у вас на щеке?

— Это след той пощечины, которой наградила меня молодая графиня, когда я попытался более настойчиво убеждать ее в необходимости отречься от ереси и обратиться к истинной вере. Вы видите, что задача, которую вы возложили на меня, связана с опасностями и неприятностями, — мрачно ответил он.

Злая лукавая усмешка скользнула по лицу Земовецкой.

— Я поражена, мой бедный друг, и не воображала, чтобы эта дикая кошка посмела вас тяжко оскорбить. Однако я вижу, что пора мне вам помочь в этом трудном деле вразумления нашей юной дикарки и предоставить в ваше распоряжение средства более действенные, чем ваша чудная музыка. Пойдемте в мою молельню, отец, и обсудим вместе этот важный вопрос.

<style name="720">VIII

Марина вернулась к себе возмущенная до глубины души. При одной мысли о нанесенном ей тяжком оскорблении, она вся кипела негодованием, но, по мере того, как наступало успокоение, ее гнев сменялся страхом и отчаянием. Она чувствовала себя мухой, попавшей в паутину. Опасность грозила теперь с двух сторон: не только муж будет преследовать ее своей любовью, но еще и этот наглый, распутный ксендз, которого она по своей наивности считала «покровителем».

Долго ходила она по комнате, ища выхода из своего невыносимого положения, и, наконец, пришла к заключению, что ей надо воспользоваться отсутствием графа и уехать отсюда. Старой графине она скажет, что едет навестить заболевшую родственницу, а в сущности решила укрыться в монастыре и оттуда уже написать графу о разводе. Все пережитые волнения вызвали у Марины сильную мигрень, и она легла в постель, отложив до завтра исполнение своих намерений.

На следующий день, позавтракав у себя, Марина приказала подать себе шляпу, зонтик и сошла в сад. Горничную она отпустила к лесничему на крестины, где панна Камилла заменяла графиню Ядвигу в качестве крестной матери, и куда с разрешения графини отправлялась почти вся прислуга, а для изготовления угощения посылался даже второй повар.

У Марины еще не прошла голова после вчерашнего, но она рассчитывала, что боль утихнет на свежем воздухе, а ей предстояло еще обдумать все подробности отъезда, о котором она собиралась вечером переговорить с графиней. Из предосторожности она сунула в карман револьвер.

Опасаясь встречи с Ксаверием, она ушла в пустынную часть парка и просидела там несколько часов, а потом пошла в замок, пугливо осматривая аллеи. Но кругом было пусто, и она подходила уже к дому, не встретив ни души.

Неподалеку от террасы, примыкавшей к ее комнате, Марина наткнулась на старую графиню, которая приветливо рассказала ей, что тоже гуляла, а потом пригласила зайти к ней выпить чашку шоколада.

— Варить его уж нам надо будет самим, потому что Камиллы нет, а лишь одна она умеет мне угодить. Но подкрепиться необходимо, так как обед сегодня будет позже. Кстати, я покажу вам мою коллекцию старинных кружев, — добродушно закончила Ядвига.

Марина охотно бы отказалась от приглашения, настолько графиня была ей противна, а кружева мало ее интересовали, особенно в такое время, когда она думала совсем о другом. Но ей показалось неудобным ответить отказом; тем более, что она будет иметь возможность сказать, между прочим, и о своем отъезде.

Она прошла за Земовецкой в ее будуар, и пока та варила на спиртовой машинке шоколад, Марина рассказала ей о болезни родственницы-игуменьи и о своем желании провести несколько времени в монастыре, пока граф в отлучке.

Графиня, по-видимому, вполне с ней согласилась.