– Не на что пока. Я еще не начал. – Ромка вдруг снова взглянул на нее. Взгляд был внимательным, пристальным. Оценивающим. Он смотрел так очень долго и, когда Белка уже начала нервничать, вдруг взял ее за руку и потянул за собой.

– Вот! – выпалил Ромка, подтаскивая растерянную девочку к полосе воды. – Можешь постоять так немножко? И еще волосы распустить? Пожалуйста! Не бойся, это ненадолго, свет уйдет скоро… Нет, стой как тебе удобно, только не шевелись… и голову чуть-чуть вбок… Все, годится! Молодец! Пожалуйста, стой!

Он метнулся к мольберту и взял кисть. Белка застыла. Сердце колотилось в груди как ненормальное, губы пересохли. Она была готова стоять так, на мелководье, с мокрым подолом и лезущими в лицо волосами, хоть до вечера. Ведь Ромка сам к ней подошел, сам, она не навязывалась! Сам заговорил! Сам захотел ее рисовать! Улыбается, и смотрит на нее своими зеленущими глазами, и водит по бумаге кисточкой… А эта, на иномарке, теперь пусть хоть лопнет!

Время шло. Солнце поднялось над горами, поверхность моря залилась розовым светом, а Ромка все рисовал и рисовал. Белка стояла неподвижно, стараясь даже не дышать. Одновременно она соображала, стоит или не стоит задавать ему вопросы. Не напугать бы… Не хочет Ромка вспоминать, что они впервые увиделись в музее Тропинина, – и бог с ним! И не надо! Может, и в самом деле не помнит! Все, что они обсуждали вчера с друзьями – и ее, Белкино, невероятное сходство с украденным портретом, и странную уклончивость Ромки, и дикое поведение его старшего брата, – все сейчас казалось далеким и ничего не значащим. А самое главное – это то, что они сейчас вместе. И Ромка, сощурившись, смотрит на нее, и улыбается, и водит тонкой кисточкой по бумаге. А все остальное – потом!

– Все, свет ушел! – с сожалением сказал Ромка час спустя, когда у Белки уже вконец одеревенели ноги и заныла спина. – Спасибо! Очень тяжело было? С непривычки всегда трудно, я знаю…

– Ничуточки! – храбро сказала Белка, стараясь незаметно потереть поясницу. – Я посмотрю, можно?

Ромка кивнул. Белка взглянула на мольберт – и ахнула.

Розовое море уходило в горизонт, сливаясь с серебристыми облаками. Чуть голубело рассветное небо. Блестела мокрая галька, а на влажной полосе песка стояла она – Белка Гринберг, со слегка запрокинутой головой и распущенными волосами. Ветер, казалось, раздувает подол ее белого сарафана. Это было так невозможно, пронзительно красиво, что Белка чуть не заплакала.

– Ты… настоящий художник, – прошептала она. – Это в сто раз лучше, чем портрет графини Сарры!

Она сама испугалась, что это у нее вырвалось. Испугался, казалось, и Ромка: во всяком случае, улыбаться он сразу перестал.

– Какой… графини Сарры? – хрипло спросил он.

– Ну как же! – улыбнулась Белка, лихорадочно соображая, как теперь выкручиваться. – Есть такой портрет известный, разве ты не знал? Петра Соколова! Он нарисовал графиню Сарру Толстую! Дочь Федора Толстого, Американца, и певицы-цыганки! Просто я на нее очень похожа, все так говорят! Я думала, раз ты в художественном учишься, то знаешь…

– Ты правда очень похожа, – медленно сказал Ромка. Выражения его лица при этом Белка не видела, потому что усиленно таращилась на рисунок. Здравый смысл умолял ее замолчать, но Белка неслась на всех парусах.

– Представляешь, меня даже однажды в музее за ее призрак приняли!

– Как это?

– А ты не знал, что в Москве, в музее Тропинина, живет привидение графини Сарры? Вот меня с ним и перепутали! Парень один, тоже художник, кстати…

Ромка, подойдя, внимательно взглянул на нее, и Белка была вынуждена ответить на этот взгляд.