Уже стемнело, но при свете парковых фонарей Саша все же нашел ящик, швырнул туда сумку, с облегчением вытер руки о джинсы, повернул было назад, понимая, что уже ночь на дворе и пора возвращаться домой… но вдруг споткнулся, ошеломленно оглядываясь.

В пустых аллеях один за другим гасли фонари, словно… словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора.

Саше смутно вспомнилось: что-то подобное он уже видел!

Дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял Саша. Пятно напоминало бледно-желтый лоскут, обметанный по краю черной ниткой.

«И это я видел, — вспомнил он испуганно. — И это со мной уже было!»

Но больше ничего вспомнить не удавалось…

Подошву правой ноги что-то обожгло, и Сашей овладела ужасная слабость. Он прилег на клочок света, распростерся на нем, а в следующее мгновение у него возникло странное ощущение, будто пятно-лоскут кто-то подхватывает с асфальта и несет, несет… вместе с ним. Над Сашей резко хлопали крылья, внизу мелькали улицы, потом он почувствовал прикосновение чего-то холодного — ужасно, просто загробно-холодного… почудилось, что лоскут, на котором он распростерся, скомкали и обтирают им могильный памятник. Перед глазами мелькнул портрет красивой большеглазой женщины, надпись «Федорова Екатерина Николаевна», даты рождения и смерти… Екатерина Николаевна умерла три года назад, и было ей около тридцати пяти. Потом опять замелькал город внизу: Стрелка, здание Нижегородской ярмарки, дома, улицы, высокий мост через Волгу — Борский мост — появился впереди… потом последовало резкое снижение к приоткрытой балконной двери, и порыв сквозняка внес лоскут в какую-то незнакомую комнату.

Саша не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли сам идет по чуть поскрипывающему полу, не касаясь его ногами, неспешно направляясь к кровати, на которой кто-то лежал.

Рядом на стуле сгорбился какой-то мужчина. Дремал сидя.

Вдруг что-то сердито-пресердито зафырчало рядом, и Саша увидел, как из-под дивана выкатился серый комок, весь покрытый иголками. Снова зафырчал, поднял острую мордочку, потом засеменил к Саше, стуча коготками по полу и топорща иголки.

Да ведь это еж! Симпатяга какой, даром что сердитый!

— Ты что, Ахилка? — послышался с кровати шепот, и Саша невольно улыбнулся.

Ахилка! Так звали ежика в «Детстве Никиты» Алексея Толстого — в одной из самых любимых Сашиных книжек. Значит, тому, кто лежит на кровати, тоже нравилась эта замечательная книжка?

Ахилка, про которого там рассказывалось, тоже бегал, стуча по полу коготками, особенно ночами, выспавшись за день. А когда наступили холода, он натаскал тряпок и бумажек под буфет, чтобы завалиться спать на всю зиму. Интересно, этот ежик зимой тоже спит под каким-нибудь шкафом, в укромном уголке?

Саша обошел ежа — и замер, увидев лицо того человека, который лежал на кровати.

Это была Ася.

Ася! Та самая зеленоглазая девчонка с косой. Его сестра… сестра по отцу.

А мужчина, который задремал на стуле, — их отец!

Ася была бледная, ужасно бледная в этом лунном свете, ну прямо как неживая. И она испуганно смотрела на Сашу.

— Мамочка, — прошептала Ася. — Ты пришла! Ты за мной пришла, да? Ты беспокоилась, что я одна, что тетя Валя за мной плохо ухаживает? Нет, она очень хорошая! Правда, она тебя не послушалась. Она нашла моего папу и рассказала, что ты умерла, а я очень сильно болею, так, что меня никак не могут вылечить.