– Я, солнышко, знаю, что бог есть, – отвечает Поле бабушка, не ходившая в церковь и не молившаяся последние лет шестьдесят. – Но тебе этого знать не обязательно. Да и не желательно вовсе. Это так прекрасно, так изысканно, Полина Георгиевна, – вдруг соскакивает бабушка с обычного сюсюканья на неведомую маленькой дочке коммуниста манеру обращения, – так нигилистично быть уверенной в том, что бога нет. Он любит быть незаметным и радуется, когда ему это удаётся. Он приходит на помощь тихо и лишь когда в его вмешательстве действительно нуждаются. А мишуры, лести и пафосных ритуалов он чужд. Ему это неинтересно. Он на это не отвлекается. Некогда ему. Ешь, детка, не думай ни о чём.

– Бабушка, а бог, которого нет, сидит на облаке, да? А в космос уже слетали, нет там никакого бога! – срезает Поля бабушку убийственным аргументом.

– Где угодно он «сидит», как ты изволишь выражаться. Хотя бы и на волнорезе, когда ты мидии обрываешь. Сидит и следит, чтобы ты не утонула.

– За этим, бабушка, старик Пустобрех следит! – объясняет Поля глупой бабушке.

– Вот он, старик Пустобрех, и есть бог, когда ты на волнорезе, – усмехается бабушка и, забыв о Поле, продолжает заниматься своими делами.

– Ну и ладно. Пусть бога и нет, только я ещё хочу таких бисквитов, как ты весной пекла в круглых банках. И чтобы изюма побольше.

– Непременно, детка, непременно. В следующем году.

– В следующем году?! – округляет глаза Поля. – Я, может, и не доживу вовсе аж до следую-ще-го го-да, – по слогам произносит она, смакуя огромность непознаваемого ребёнком интервала времени. – Сейчас испеки.

– Ну, ладно. В субботу, – соглашается бабушка. – Вместе испечём. Действительно, вдруг одна из нас до следующего года не доживёт. Оставшаяся будет знать и уметь. Пару часов возни с тестом того стоят.

У Витьки есть собака. Большая собака.

БОЛЬШАЯ СОБАКА.

Огромная собака Дик.

Царство Дика чуждо дачной безалаберности. Буся спускает пса с цепи лишь поздней осенью, когда её семейство уезжает в город, в Треугольный переулок, находящийся в четырёх кварталах от «зимней квартиры» Полиных родителей – это очень-очень далеко, и зимой к Витьке просто так не пойдёшь в трусах, майке и без взрослых. Тогда Бусины ворота и калитка закрываются наглухо на щеколду и навесной замок. Дик медленно обходит свои владения с лишь ему одному известным временным интервалом, а в между – ложится на асфальтовой дорожке, поглядывая на редких прохожих в подзаборную щёлочку. Лениво, сонно и как бы нехотя. Но стоит кому-то подойти к Бусиной калитке и не позвонить в отмеренное Диком время в пупочку звонка, как случайный ротозей или потенциальный злоумышленник знакомится с мордой Цербера ещё при жизни. Пёс единственным стремительным мягким движением мощного мускулистого тела забрасывает передние лапы поверх калитки, мгновение смотрит в глаза окаменевшего несчастного, бесшумно до предела раскрывает чёрную пасть, полную белоснежных зубов, и даёт очередь предупредительного уханья, сопровождаемую обильным выбросом слюны в лицо чужака.

Бусин огород не обносят никогда. С Бусиного двора не исчезают велосипеды, резиновые сапоги и садовые ножницы.

С поздней весны до поздней же осени Дик – узник цепи. Он не рвётся, не заливается беспричинным лаем, требуя справедливости, и даже не отрабатывает пищу гавканьем на незнакомцев. Случайные люди во дворе не появляются, а брехать на тех, кто пришёл с хозяевами, – глупо. Это может себе позволить только зелёный юнец или пожизненный паяц, вжившийся в свою роль настолько, что уже забыл, какая она, собственно, жизнь. Всё это Поля читает в глазах Дика так же легко, как большие буквы на вывеске кинотеатра «ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ».