Еще отпраздновали ночь Сан-Педру, чтобы покончить с наливкой из женипапу, приготовленной Котиньей, и использовать Педру Цыгана с его гармошкой.

Несколько дней спустя, рано поутру, Каштор — он как раз закончил с копытами Розеды, главной ослицы каравана Элизиу, подчистив их долотом и установив четыре новенькие подковы, — увидал ожидавшую его Эпифанию, уже готовую к отъезду: они провели вместе ночь, и она ничего ему не сказала. Узелок на голове — там тряпки и шлепанцы, все ее хозяйство.

— Я ухожу, Тисау. — Она решила поехать вместе с караваном Элизиу, чтобы не путешествовать в одиночку. — Я могу увезти абебе, который ты сделал для меня? — В глазах и в голосе — решимость, немного грусти и дикая гордость.

Тисау вручил ей латунное зеркальце, изображавшее Ошум в пежи с духами. Он не просил ее остаться, только сказал:

— Я буду помнить о тебе всю жизнь.

Босая, узелок на голове, абебе в руках, Эпифания поехала с караваном в сторону Такараша. Гонимый Дух долго шел за ней, потом понял, что негритянка уходит навсегда, и вернулся, чтобы улечься у жаркой печи. Он был все такой же тощий и уродливый — впрочем, как выяснилось, храбрый и хороший охотник. Он сторожил кузницу и ждал Тисау.

Капитан Натариу да Фонсека встречает на дороге семью из Сержипи и направляет ее в Большую Засаду

«Похожи на паломников, не хватает только собак и пения», — подумал капитан Натариу да Фонсека, увидев караван.

В юности Натариу бродяжничал и не пропускал ни единого праздника в честь святых чудотворцев на берегах реки Сан-Франсиску, где он родился. Он был поводырем слепого, любовником проститутки, приглядывал за блаженным. Верхом на коне Апокалипсиса блаженный Деошкоредеш неуклонно приближался ко дню Страшного суда, созывая кающихся грешников в канун конца света. Вестник-архангел рядом с ним вместо грубы нес винтовку и глядел в прицел.

Участник праздника трех стигматов, вестник безумия, верный доброму Иисусу и Деве Богородице, безбородый глашатай постиг, что есть крайний ужас. Он плясал на празднике умирающих, посыпал голову пеплом Великого поста и жег Иуду накануне Пасхи. Завет Иуды оставлял народу только чудеса и выполнение обетов — ах, это земля нищеты и беззакония! В краю какао не было ни шествий, ни чудес.

Народ из Сержипи появлялся на дорогах окрест Змеиной реки, углубляясь затем в заросли — на новых фазендах нужны были работники. По дороге они закупались в лавочке Фадула, купались в протоке, спрашивали о том о сем. Денег у них было совсем в обрез, но те, кому было совсем невтерпеж, все-таки выкраивали несколько монеток и шли к женщинам. Хорошее это место, красивое.

В Сержипи — на родине, покинутой ими, — они слышали фантастические байки, просто сказки волшебные о землях на юге Баии — там, где растет какао. Плодородная земля, еще по большей части свободная — нужно только прийти и взять; там такие пашни, настоящая золотая жила! Много работы для серпа и мотыги, нужны погонщики ослов, нужно валить лес, да и стрелять тоже. У кого есть честолюбие, кто захочет и сумеет не упустить удачу, может и разбогатеть.

На ярмарках рассказывали о таких случаях — чистая правда, ни грамма вымысла. История полковника Энрике Баррету, короля какао, в стихах ходила из уст в уста под звуки шестиструнной виолау: «Умирая от голода, я ушел из Симау-Диаша…» Он был тогда молод, «весь капитал — рукоятка ножа». Поначалу — наемный работник, потом — погонщик, «он гнал ослов ночью и днем».