Она посмотрела девочке в глаза: это была ее товарка по дому и по ремеслу, такая молоденькая — и без капли разума. Корока не могла допустить такое сумасбродство:

— Я с тобой говорю — ты меня слушаешь? Я ведь тебе в бабушки гожусь. Я прямо сегодня сварю снадобье, оно гадкое на вкус, но прочистит хорошенько. Выпей ближе к вечеру, и завтра проснешься с пустым брюхом. Ты слышишь меня?

Бернарда подняла голову, откинула волосы назад и, наконец, встретила взгляд неумолкающей Короки:

— Вы уж меня простите, но я не буду пить никакого снадобья, чтобы очистить живот. Не надо вам ходить в лес за листьями — не стоит труда. Я знаю, что вы хотите как лучше, вы помочь мне хотите. Только я забеременела, потому что захотела, а вовсе не из-за невежества. Как же я тогда не залетела, когда отец спал со мной? Я не хотела от него ребенка. Когда отец раздвигал мне ноги, я запирала свое тело.

— Ты ничего не чувствовала с ним?

— Можете не верить и думать, что я вру. Поначалу я бесилась, плакала, а потом даже это прошло. — Она дернула плечиком, будто отгоняя прошедшие горести. — Даже вспоминать не хочу, сейчас уже это все не важно, кроме ребенка, которого я ношу. Я забеременела, потому что хотела, и рожу его, никто меня не остановит. Никто в целом свете.

Она потянулась, сложила руки на животе, еще больше выпячивая его, потом взяла руку Жасинты и поцеловала.

Тут уж никакое снадобье не поможет. Корока кивнула в знак согласия. Она разгадала эту шараду, и причины для язвительного выговора исчезли — уксус стал медом в ее словах:

— Вижу. Это его ребенок, так ведь?

Не нужно было произносить имя, чтобы Бернарда поняла, о ком говорит Жасинта. На губах ее расцвела торжествующая улыбка:

— Это от крестного, да, вы угадали. — Она подняла голову, отбросила гонор и строптивость, волосы разметались по плечам, пряди развевались от легкого ветерка. Корока видела ее — довольную, залитую солнечным светом. — Чего я еще могу хотеть, чего еще просить у Бога? Только чтобы родился человек, похожий на него.

— Да они все на него похожи. И те, что от Зилды, и те, что на улице.

— Мой будет просто копия — и лицом, и повадками, — такой же гордый!

Каждая живая душа, даже самая жалкая и нищая, самая несчастная и одинокая, имеет право на свою долю радости. Нет судьбы, в которой есть только горечь. И не важно, чего это стоит. Жасинта сама заплатила безумную цену за простой каприз, за зов желания. И никогда не пожалела об этом, даже когда исчезли радость и возбуждение и пришло одиночество, серое и кислое. В конце концов, что еще может дать жизнь, кроме тоски и томления, страданий и счастья, которые несет любовь? Игра стоит свеч: какой бы высокой ни была цена, все равно выйдет недорого.

— В этом мире ничто не дается бесплатно, за все надо платить. Бывает, что и жизнью — я такое видала. Если ты забеременела, потому что так хотела, никто не может вмешиваться и осуждать. Только потом не жалуйся, терпи молча.

— Жаловаться? На что? Скажите, на что? Вы что, не видите — я же с ума сошла от счастья!

Гордое сердце веселится без удержу, ветер в голове свищет.

— Эх ты, ветер у тебя в голове, тебе же надо подготовиться к родам.