Политики, судьи, бакалавры и священник ели с рук полковника. Они с жаром поддержали хвалу бывшему наемнику. Но только фазендейру, полковники, были равными ему, они знали, что к чему, понимали истинную цену верности, цену жизни и смерти, понимали причины этого панегирика.

Вдвойне торжественный обед — все это понимали. Праздновали день рождения почтенной тучной сеньоры и приезд единственного сына этого семейства — доктора Боавентуры Андраде-младшего, или Андраде-сына, как упрямо утверждал полковник. В студенческие годы он был больше известен среди товарищей и в особняках как Вентуринья, Везунчик. Он приехал из Рио-де-Жанейро, где остался на пять лет, изредка и ненадолго приезжая в Ильеус. Эта мания — жить в Рио-де-Жанейро — просто бич Божий для молодых грапиуна: они теряют голову, бросают родную землю и семьи, как будто у них нет никаких обязанностей и они вовсе не любят свою родину.

Молодой Медор, тот хотя бы пописывал статейки и стишки в газеты — ремесло не слишком доходное, но все же дающее блеск и уважение. «Поэмы влюбленного о любви» — так называлась книжица, которую гринго Эмилиу таскал под мышкой и показывал в домах и на фазендах у друзей, за прилавком магазина, в барах и борделях. Бакалавр Андраде-младший, или сын, не писал книг и не публиковался в газетах. Он учился на бесконечных курсах — один следовал за другим, полковник уже устал хвастаться дипломами. Ненужные, они висели на стенах конторы в Итабуне, которая все еще оставалась закрытой — адвокат так и не счел нужным продемонстрировать здесь свои глубокие познания.

У полковника уже не хватало духа объявлять в Ильеусе и Итабуне новые звания своего вечного студента. Вечного или хронического? Какое из двух прилагательных употребил насмешливый Фауд Каран, чтобы определить профессию Вентуриньи? Или он назвал его пожизненным студентом? В глаза полковнику высказывались неуемные похвалы той страсти, которую бакалавр испытывал к учению, а за глаза звучали пренебрежительные смешки.

Он уже отказался от борьбы за то, чтобы сын был рядом с ним, чтобы стали реальностью старые планы, давнишние тщеславные замыслы, чтобы он воплотил то блестящее предначертание, которое определил для него отец. Но он не терял надежду, что в один из этих недолгих приездов свершится чудо и вертопрах решит наконец преклонить голову, начнет работать в конторе, трудиться как ему причитается. Дона Эрнештина только и делала, что молилась почитаемым ею святым, давала обеты, чтобы они вернули ее мальчика в отчий дом. Полковник не хотел умереть, так и не увидев, как сын на судебных заседаниях добивается оправдания для обвиняемых, красноречивый и ироничный, громит в пух и прах прокуроров.

Вентуринья тоже поднял бокал с вином в честь Натариу. Он здорово растолстел, походил на мать, а жесты и повадки — отца, его фанфаронство. С бокалом в руке он взглянул на полковника и на наемника и тоже захотел вставить пару слов в этот разговор, полный язвительных намеков:

— А прицел, Натариу? Прицел все такой же?

На застывшем лице мамелуку появилась легкая, неуловимая улыбка:

— Прицел что надо, Вентуринья.

Воцарилась тишина, а затем общественный обвинитель из Итабуны, доктор Флавиу Родригеш де Соуза, взял слово и вернулся к обсуждению сарапатела, пищи богов.

— Не хочешь ли продать, кум? Если так, то я не прочь купить, — пошутил полковник Боавентура Андраде, проехав фазенду Боа-Вишта от края до края. Он любовался плантациями, новыми посадками, рвущимися ввысь ростками какао. Так же хорошо землю обрабатывали только на фазенде Аталайа.

Совсем недавно полковник осматривал собственные владения — огромную латифундию, первый кусок земли, который он расчистил и засеял много лет назад, когда в порыве бесшабашной юности приехал на юг Баии из Сержипи.