Некоторое время мы лежали почти неподвижно, крепко вцепившись друг в друга. Мышцы наши были напряжены. Преимущества в силе ни он, ни я не имел. Вилламантес лежал на спине, а я, распластавшись на нем, упирался в его грудь подбородком. Он все еще был чертовски силен, а я уже чувствовал, что начинаю слабеть. Те физические и моральные пытки, которым подверг меня этот мерзавец, не могли не сказаться на моем состоянии. Я попробовал выдернуть руку из его железкой клешни, но потерпел неудачу. Когда я попытался сильнее сжать его руку, в которой был револьвер, он, преодолевая мое сопротивление, стал медленно поворачивать ее, намереваясь направить дуло мне прямо в грудь. Я напрягся так, что у меня кровь застучала в висках. Ненадолго мне удалось удержать руку Вилламантеса, но потом она снова стала поворачиваться. С каждой секундой силы мои таяли. Вымазанные в грязи, мы рычали и фыркали, словно дикие животные. В этой схватке один из нас должен был непременно погибнуть. Ощущение близкой развязки заставляло нас обоих отчаянно сопротивляться. «Я должен его убить, я должен его убить», — мысленно твердил про себя одну и ту же фразу я, пока продолжалась схватка. Мышцы на руках Вилламантеса от напряжения были тверды как железо. Я представил, как через несколько секунд он все же повернет револьвер, выстрелит и уйдет от возмездия за свои кровавые деяния, а я, поливаемый дождем, так и останусь лежать в грязи.

Вновь небо над нами прорезала молния, и в ее ярком свете я увидел искаженное злобой лицо Вилламантеса. Стиснув от напряжения зубы, он лежал подо мной, откинув назад голову. Его шея с напряженными мышцами и вздувшимися венами находилась всего в нескольких дюймах от моего лица. Неожиданно в моей памяти всплыл случай, произошедший с одним моим приятелем, солдатом, прошедшим войну в Корее. Оказавшись в «лисьей норе», прорытой партизанами, он натолкнулся на китайца, с которым у него, как и у меня с Вилламантесом, завязалась схватка. Приятель, не имея возможности применить оружие, просто перегрыз ему глотку и только благодаря этому остался жив.

При очередной вспышке молнии я увидел перед своими глазами белую с синими прожилками шею Вилламантеса. Собрав последние силы, я приподнялся на ним и вцепился зубами в его горло. Раздался жуткий, ни на что не похожий крик. Кровь из перекушенной глотки Вилламантеса фонтаном брызнула мне в лицо. Похрипев еще немного, он затих. Когда пальцы моего противника разжались, я оторвался от его шеи и, скатившись с трупа, свалился в грязь: Мне казалось, что с неба на меня льется красный дождь, а сам я лежу в огромной луже крови.

Я отполз от убитого и, перевернувшись на спину, подставил лицо под дождь и широко открыл рот. От перенесенного нервного шока я ничего не соображал. В животе у меня творилось что-то неладное, к горлу подступила тошнота. Мне показалось, что я вижу перед собой неимоверных размеров человеческое сердце с широкими шлангами вен и артерий, по которым перекачивается кровь, и шум от этого живого гигантского насоса закладывает мне уши.

Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем я, вернувшись из небытия, вновь услышал шум дождя и ощутил своей кожей его холодные струи. Постояв на коленях несколько минут, я размазал рукой по лицу грязь, прилипшую к губам, набрал в ладони дождевой воды и кое-как умылся. Затем я вернулся к мертвому противнику и забрал все, что лежало в его карманах. При очередной вспышке молнии я в последний раз взглянул на Вилламантеса. Он лежал на спине. По его лицу хлестал дождь, а на шее зияла огромная рваная рана. Я повернулся и побрел в направлении церковного двора, из-за стен которого не доносилось ни звука.