В один из моментов моего сна усилия голосовых связок Роберта наконец‑то оформились в слышимую хотя и в высшей степени нечленораздельную речь. Голос мальчика звучал настолько глухо и басовито, что первое время я не мог понять из сказанного ровным счетом ничего. Напрягая мозг в тщетных попытках уловить в этом мычании хоть какой‑нибудь намек на содержание произносимых слов, я не мог не удивляться столь жуткой невнятности речи Роберта Грандисона; и все же, спустя некоторое время с начала нашего, если так можно выразиться, сеанса связи я стал понемногу различать отдельные слова и фразы, уже первой из которых было достаточно для того, чтобы, с одной стороны, привести мое блуждающее во сне сознание в состояние величайшего возбуждения, а с другой установить с Робертом какие‑то наметки телепатического контакта. Не знаю, как долго вслушивался я в эти отрывистые фразы наверное, в течение нескольких часов. Странный, отделенный от меня невидимой стеной рассказчик пытался донести до моего сознания суть своего сообщения; боюсь, впрочем, что читатель, неумудренный опытом знакомства с явлениями, выходящими за рамки нашего обычного физического мира, скептически пожмет плечами, пробегая глазами эти строки. Что делать далеко не каждый может похвастаться познаниями в этой области, равными моим... Во всяком случае, одно обстоятельство особенно порадовало меня я заметил, что, общаясь со мной, мальчик направлял свой взгляд прямо мне в глаза, а когда я наконец начал понимать его речь, лицо его просветлело и озарилось улыбкой, исполненной благодарности и надежды.

Теперь, переходя к попытке пересказать послание Роберта в словах, понятных обычному человеку, мне придется подбирать их с величайшей осторожностью слишком трудно поддается определению все то, что связано с этой историей. Я уже говорил о том, что благодаря посетившему меня во сне откровению в сознании моем зафиксировалась совершенно четкая связь, природа коей не позволяла мне постичь ее ранее связь вихреобразных завитков старинного копенгагенского стекла, из которого было сделано зеркало, с той иллюзией «засасывания», что так удивила и встревожила нас с Робертом в то памятное утро. В конце концов я решил полагаться более на интуицию, нежели на разум, и пришел к твердому мнению, что фантазии Кэррола, изложенные им в истории об Алисе, стали сейчас для Роберта реальной и неотвратимой действительностью. Старинное зеркало и в самом деле обладало способностью засасывать людей в чрево своего внутреннего пространства, в котором, как явствовало из объяснений привидевшегося мне во сне Роберта, нарушались все известные законы, присущие обычному трехмерному пространству. Это было не просто зеркало это была ловушка, дверь, ведущая к тайникам сознания, что совершенно неведомы обитателям нашего нормального мира и могут быть описаны разве что с опорой на постулаты сверхзапутанных неевклидовых геометрий. И вот каким‑то непостижимым образом Роберт Грандисон попал из мира людей в зазеркальное пространство и оказался его пленником.

Следует отметить следующий немаловажный факт: после пробуждения у меня не оставалось ни малейших сомнений в реальности того, что открылось моему сознанию то есть, я был твердо уверен, что у меня действительно состоялась беседа с потусторонним Робертом и что этот эпизод отнюдь не был навеян моими непрестанными размышлениями об исчезновении мальчика и об оптических странностях старого зеркала. Можно сказать, что эта моя уверенность была в какой‑то степени инстинктивной в том смысле, что я совершенно бессознательно, на уровне инстинкта, воспринимал образы моих сновидений как действительные, подобно тому, как мы воспринимаем повседневные явления окружающего нас мира, нимало не задумываясь над их реальностью. Представленная моему сознанию версия отличалась, мягко говоря, некоторой несопоставимостью с привычной физической картиной мира и происходящими в нем процессами.