Татьяна Устинова. Большое зло и мелкие пакости
Можно работать. Никто ничего не заметит. Пистолет лежал в ладони легко и удобно. Кожа чувствовала привычные шероховатости металла, и это было как бы знаком того, что работа будет сделана хорошо. Еще секунд сорок. Пусть с крыльца спустятся все, кто там застрял. Чем больше народу, тем лучше, удобнее. У ворот много машин. Это тоже неплохо. Декорации должны быть как можно более значительными, тогда они отвлекают на себя внимание, и само действие уже мало кого интересует. Водитель “Мерседеса”, который был припаркован ближе всех, запустил двигатель, очевидно, заметив хозяина. Значит, осталось совсем немного. Раз. Два. Три… — Ну что? Ты уезжаешь или остаешься? — Как остаешься? А что, кто-нибудь остается? — Ну конечно! Только что договаривались в бар пойти, посидеть еще немного. Время-то… — Ребята, ну что мы решили? — Дин, ты с нами или уезжаешь? — Я даже не знаю, я домой собиралась… — Вовка, а ты? — А Димка Лазаренко где?.. Он тоже вроде собирался! …шесть, семь, восемь… До десяти. Помешал резкий, неучтенный в плане операции звук. За спиной затормозила машина, хлопнула дверь, и пришлось оглянуться, чтобы посмотреть, что происходит. Широкозадая и кургузая “Тойота” остановилась прямо посреди проезжей части. Пассажирская дверь распахнулась, из нее деловито выбирался мальчишка. Кто-то руководил им с водительской стороны, из-за машины не было видно, кто именно. — Федор, не беги через дорогу! Сначала посмотри! Не спеши, ты слышишь меня или нет?! — Да я ее уже вижу! — Где? — Вон она! Мама! Ма-ам! — Федор, я здесь! Так. Этого не должно быть. Никаких детей тут быть не должно. Сейчас он побежит, и вся работа сорвется, а второго такого случая может не представиться. Сейчас. Пистолет как будто потяжелел в руке. И стал очень горячим. — Так что, ребята? Кто куда идет? — Да мы вот собираемся… — Дмитрий Юрьевич, спасибо вам большое за то, что вы нашли время… Выстрел был почти неслышен — резкий хлопок, и только. Расчет был правильный. Никто ничего не понял. И все-таки в последний момент помешал этот чертов мальчишка. Рука дрогнула, не подчиняясь. — Ма-ам! Толпа внезапно как-то странно шарахнулась, подалась куда-то, и в ее сердцевине начал закручиваться вопль. И в этот вопль, как в центр смерча, стало затягивать все — смех, говор, урчание двигателей, припадочные моргания фонаря на столбе… И от “Мерседеса” уже кто-то бежал, на ходу доставая пистолет, и вопль перерос в визг, и люди бросились врассыпную, как при бомбежке. Только одна скрюченная фигура осталась на освещенном асфальтовом пятачке. Вокруг нее растекалась черная лужа, и ей некуда и незачем было бежать.
Нужно дойти. Осталось совсем немного. Нет. Это вранье. Никто не знает, много ли еще осталось, но выхода нет, все равно нужно дойти. А если уже некуда идти? А если стены надвинутся так, что придется ползти, задевая черепом за каменный потолок, а потом уже будет не выбраться? И кончится воздух, и жаркая темнота вползет в голову, в легкие и пожрет то прохладное и свободное, что там еще осталось?! А осталось там совсем немного. Возвращаться нельзя. И нельзя посмотреть назад. Пот тек по лбу, скатывался за воротник и противно высыхал за ухом. Нет. Не дойти. Стены все ближе, воздуха все меньше, труба все горячей, волосы скользят по близкому душному потолку. Сейчас ударит развернувшаяся спираль паники, и тогда — все. |
