— И я!..

— И я!..

— И я!.. — звенели голоса институток.

Большому Джону оставалось только кланяться направо и налево и благодарить, что он и делал, медленно направляясь к дверям залы.

Толпа институток, заключив его в центр своего зелено-белого круга, двигалась вместе с ним.

В дверях залы «шпионке» удалось наконец изловчиться и схватить за плечо Лиду Воронскую, оттиснутую от Большого Джона толпой.

— Если вы не скажете, кто это был, я сейчас же отведу вас к начальнице. — Крепкие пальцы немки впились в худенькое плечо девочки.

Лида тряхнула плечом, но костлявые пальцы не разжимались. Тогда Лида изо всей силы рванула руку, сжимавшую ее плечо, и выкрикнула на всю залу:

— Это… это Навуходоносор, царь ассирийский, а вы, пожалуйста, оставьте меня!..

ГЛАВА 4

Окончательное решение. — На милость власть имущей. — Отмененный финал. Гулливер и лилипуты. — Последние уроки. — Додошка в своей «сфере»

— Нет, тысячу раз нет! Большой Джон не прав! Нам не следует просить прощения у «шпионки»…

С этими словами сероглазая девочка стремительно влетела на кафедру. — Так нельзя!.. Мы не дети больше!.. Через два месяца мы выйдем на волю… Нас нельзя третировать, как девчонок… За Елочку мы пойдем просить maman сейчас же, сию минуту… А «шпионка» пусть уходит… Правду ли я говорю, медамочки?.. Правду ли я говорю?

— Правду… Правду… Лида права… Вороненок прав… Молодец, Вороненок!.. — послышались взволнованные голоса.

— Нет, неправду!.. Не прав ваш Вороненок, совсем не прав! — прозвенел единственный протестующий голос, и, наскоро растолкав толпившихся вокруг кафедры подруг, Сима Эльская очутилась подле Лиды.

— А вы разве забыли, что Фюрстша сказала: или Елецкая, или я?.. Нельзя допускать до выключки Лотоса… Это убьет ее мать… А потому у Фюрстши надо попросить прощения… На этом настаиваю и я, и Большой Джон, и все, у кого есть совесть и честь… Надо урезонить «шпионку», ублажить ее… А то она, на самом деле, уйдет из института, потеряет свое место и заработок, потеряет кусок хлеба — и все это из-за нашей горячности… Так нельзя… Так нельзя…

— Правда, медамочки… Волька права. Нельзя этого… «Шпионка» тоже ведь человек… — произнесла Бухарина, кокетливо поправляя свои негритянские кудряшки на лбу.

— Правда! — эхом отозвалась Черкешенка.

— Правда, Сима. Нельзя же гнать «шпионку», как бы виновна она ни была, — послышались более смелые голоса, — это жестоко, гадко, бессердечно…

Лида от охватившего ее волнения не могла произнести ни слова. Ее худенькие плечики ходили ходуном под съехавшей на сторону пелеринкой.

— О, глупые, несмышленые девчонки! — закричала она, барабаня кулаками по кафедре, — никто же не гонит вашу «шпионку». Целуйтесь с нею. Она может подслушивать и подсматривать за нами, сколько ее душе угодно. Но просить у нее прощения, упрашивать ее остаться у нас, иными словами, поощрять ее шпионство, ее безобразное отношение к нам — нельзя… О, нет, мне ее не жаль нисколько… Такую, как она, не жаль — пусть уходит… Пусть…

Глаза Лиды сделались злыми, почти жестокими, от разбушевавшегося пламени ненависти. С минуту она молчала, потом тряхнула головой и подхватила еще с большим азартом:

— Припомните, как она подвела бедную Козьмину из прошлого выпуска за то, что та назвала ее мокрой курицей… Назвала за глаза, а не в лицо, конечно.