Ни при чем, конечно. Но там, где секретарь жох, никто работать не плох. Кукушкина все рабочие зовут Кукушкой: прозвали по фамилии, но прозвище оказалось верным. Кукушкин вечно все начинает, затеями у него полна голова, — всюду кладет свои яйца, но никогда их не высиживает, ни одного дела не довел до конца. Я не скажу, что он плохой коммунист, но не ему быть главарем.
Кукушка вошел, окинул нас пристальным взглядом и недовольно спросил:
— Климов, это ты разорялся?
— А хотя бы я? — вызывающе отозвался Климов.
— Все вы такие, а нет чтобы помочь, — упрекнул его Кукушка. — На производственное совещание никто не придет, а на работе только и знают, что ругаться.
Мы с Климовым переглянулись, поняли друг друга и дружно накинулись на Кукушку:
— А нас зовут?
— Воду в ступе толочь?
— За пять минут что скажешь?
— У молокососов учиться?
Кукушка съежился. Ему нечем было крыть: о производственных совещаниях большинство рабочих не имело понятия, толковали на них о всяких мелочах, а чуть доходило дело до главного, сам же Кукушка перебивал: «Это не нашего ума дело, администрация без нас разберется…»
Кукушка извиняющимся тоном произнес:
— Приходите сегодня!… Обязательно приходите. Совещание назначено в восемь, немножко запоздаем — около девяти начнем.
Разве можно было его не обругать?
Я напустился:
— То-то и оно-то! В девять начнем! Кто же к вам после этого ходить будет? Вы бы еще позднее собирались. Никакой хороший рабочий в общественной работе участия принимать не будет. Завтра на работу к семи? К семи. А у вас трезвон будет до часа? До часа. А чтобы хорошо работать, нужно хорошо выспаться. Нечего говорить, — еще резче сказал я, уловив желание Кукушки возразить. — Все у коммунистов не как у людей. Люди по ночам спят — вы заседаете, а утром носами на работе клюете. Нет, не заботится партия о своих членах. Я бы приказал каждому коммунисту обязательно восемь часов в сутки спать, а у вас наоборот — хоть все двадцать четыре подряд работай. Того не замечаете, что за двадцать четыре беспрерывных часа человек сделает меньше, чем за восемь после отдыха.
Все-таки Кукушка хотел возражать.
Счастливый случай лишил его этой возможности.
В дверь наборной протиснулся гармонист, пристроился возле верстаков, где закусывали рабочие, и развел малиновые мехи.
Игривый вальс поплыл по наборной.
Брови Кукушки удивленно полезли вверх по угреватому белому лбу.
— Что такое? — сказал он. — Кто допустил сюда гармониста? Я сейчас выясню в завкоме.
Недовольный Кукушка побежал, подгоняемый плавными толчками звуков.
— В самом деле: откуда музыка? — обратился Климов к соседям.
— Завком придумал, — объяснил тискальщик Лоскутов. — Культурное развлечение в момент перерыва.
— А Кукушка не знал? — обрадовался Климов.
— Видно, не знал, — хмыкнул я.
— Вот здорово! — захохотал Лоскутов. — Поругается Кукушка сейчас в завкоме, не приведи бог.
И, точно назло Кукушке, ребятишки затянули гулливую комсомольскую песню.
Привлеченный шумом, в наборную вошел директор, товарищ Клевцов. Мы его уважаем. Но и о нем поговорить можно, можно и его поругать. Клевцов работать умеет, спора нет, хороший работник. Но померещилось ему, что он семи пядей во лбу. Семь не семь, а около пяти будет. И вот решил Клевцов: ничьей помощи ему не нужно, никаких советов слышать не хочет… Все сам, остальные дураки. Ну, а все сам не сделаешь, иной раз надо и с дворником посоветоваться, как улицу лучше подмести. |