Я начал утешать и её и себя, повторяя рассуждения Оджилви о том, что марсиане никогда не смогут приспособиться к земным условиям. Особенно напирал я на силу тяготения. На поверхности Земли сила тяготения втрое больше, чем на поверхности Марса. Поэтому всякий марсианин будет весить на Земле в три раза больше, чем на Марсе, между тем как его мускульная сила не увеличится. Его тело точно нальется свинцом. Таково было общее мнение. И «Times» («Время») и «Daily Telegraph» («Ежедневный телеграф»), например, писали об этом на следующее утро. Но, подобно мне, обе газеты упустили из виду два другие существенные обстоятельства.

Атмосфера Земли, как мы теперь знаем, содержит гораздо больше кислорода и гораздо меньше азота, чем атмосфера Марса. Живительное действие этого избытка кислорода позволяло марсианам преодолевать непривычно мощную силу земного тяготения. Кроме того, мы позабыли, что при своей высокоразвитой технике марсиане могли обходиться и без мускульных усилий. Но я не учел этих двух обстоятельств, и потому все мои выводы оказались ложными. Под влиянием вина и еды, чувствуя себя в безопасности за своим столом и успокаивая жену, я и сам понемногу ободрился.

— Они совершили величайшую глупость, — сказал я, щелкая ногтем по стакану. — Они опасны, потому что обезумели от ужаса. Может быть, они совсем не ожидали найти здесь живые существа, особенно разумные живые существа. Но на худой конец одна граната, пущенная в яму, перебьет их всех.

Сильное нервное возбуждение после пережитых событий, несомненно, изощрило мою восприимчивость. Я и теперь необычайно ясно помню этот обед. Нежное и встревоженное лицо моей милой жены, обращенное ко мне под розовым абажуром лампы, белая скатерть с серебром и хрусталем, — в те дни даже писатели-философы могли позволить себе эту маленькую роскошь, — темно-красное вино в стакане — все это запечатлелось у меня в мозгу. В конце стола сидел я caм.

Так какой-нибудь солидный додо на острове Св. Маврикия, чувствуя себя полным хозяином своего гнезда, мог бы обсуждать вопрос о прибытии безжалостных моряков, изголодавшихся по мясной пище.

— Завтра мы с ними разделаемся, моя милая.

Я не знал тогда, как много необычайных и страшных дней должно пройти, прежде чем я снова буду обедать, как подобает цивилизованному человеку.

VIII

В ночь на субботу

Среди всех странных и поразительных вещей, совершившихся в эту ночь, всего удивительнее кажется мне необычайная устойчивость повседневных общественных навыков: начало событий, которые должны были ниспровергнуть весь наш социальный строй, никак не отразилось на обычном укладе жизни. Если бы в пятницу ночью вы взяли циркуль и описали круг радиусом в восемь километров около Уокингских песочных ям, то, — не считая родственников Стента и трех-четырех лондонских велосипедистов, которые лежали мертвыми на лугу, — вы вряд ли нашли бы за пределами этого круга хоть одного человека, чьи чувства и привычки были затронуты появлением марсиан. Конечно, очень многие слышали о цилиндре и толковали о нем на досуге. Но, бесспорно, это событие не вызвало такой сенсации, какую, например, вызвал бы ультиматум, предъявленный Германии от имени британского правительства.

Полученную ночью депешу бедного Гендерсона сочли в Лондоне за простую утку. Вечерняя газета, в которой он сотрудничал, запросила по телеграфу подтверждения и, не дождавшись ответа, так как Гендерсон был уже убит, решила не печатать экстренного выпуска.

Внутри нашего восьмикилометрового круга большинство населения тоже ровно ничего не предпринимало. Я уже рассказывал, как вели себя мужчины и женщины, с которыми мне приходилось говорить. Во всем околодке обыватели мирно обедали и ужинали, отдыхали в садиках после дневного труда, укладывали спать детей, молодежь слонялась по переулкам и флиртовала; ученые сидели за своими книгами.