Когда это блестящее шествие показалось на улице Кракова, силезцы, силезское войско и вся их мощь как-то так умалились, что приезжие, не вынимавшие даже оружия из ножен, казались прибывшими сюда, чтобы властвовать на законных правах, а все остальное стало перед ними чужим и наносным.

Мещане, смотревшие на это зрелище из полуотворенных окон и дверей своих жилищ, невольно почувствовали, что это ехали хозяева и господа этой земли, а с ними шла справедливость.

Лица ехавших были так спокойны, так прямо и ясно смотрели их глаза, как будто они составляли не маленькую, почти беззащитную горсточку в неприятельском лагере, а целое большое войско.

Город встречал их молчанием. Немцы попрятались, испуганные женщины плакали; и чудилось неверным подданным, что это не шляхта едет, а сам Локоток — маленький и грозный, — а с ним идет Судный день.

Рыцари ехали, как бы умышленно медленно, сдерживая коней, разговаривая между собой и смеясь, уверенные в правоте своего дела.

Доехав до рынка, — так как не было другого места, где бы они могли собраться все вместе, они начали выстраиваться по родам, по землям, по щитам, выделив вперед старших, наиболее знатных и влиятельных. Мещане, сбежавшиеся к ратуше, при виде этой торжественной процессии, помертвели от страха. Войт, стоявший у окна, побледнел, зашатался и отошел прочь.

Лясота побежал к князю с донесением, что шляхта ожидает его.

Но Фульд, успевший опередить его, уведомил князя о их численности и о том, из кого состояло это посольство.

Князь колебался, не зная, на что решиться. Видно было, что он потерял всякую уверенность в себе. Однако он приказал подать себе свои лучшие доспехи с орлом на груди, вызолоченный шлем, княжеский плащ, а придворным велел надеть платье и вооружение, употреблявшиеся в торжественных случаях.

Он уже собирался сесть на коня, но вдруг передумал и остался во дворе войтова дома.

— Пусть они выберут из своей среды наилучших и пришлют их ко мне, — сказал он Лясоте. — Не могу же я говорить с сотнею людей сразу. Ведь, наверное же, у них у всех одно в голове, если едут вместе, достаточно нескольких выборных для переговоров.

Когда Лясота явился на рынке с этим предложением, рыцари поговорили между собой и выбрали Жеготу Топора, Тренку, Мщуя Ястшембца, Петрослава из Мстычева и Лигензу. Младшего Тренко выбрали главным оратором, которому должны были помогать другие.

Войт Альберт, с утра до поздней ночи не знавший покоя и ночью думавший только о том, что и его могут привлечь к ответственности, теперь оделся, как будто готовясь к торжественному приему, надел цепь, прикрепил меч к поясу и, пройдя задним ходом из ратуши в свой дом, — стал ждать внизу. На улицах он старался пройти незамеченным, потому что все считали его изменником, и он боялся нападения.

Князь Болеслав в полном вооружении со шлемом в руке, гордый и величественный стоял посреди горницы, придав себе больше мужества, чем у него было в действительности, когда вошли выборные.

Они приветствовали его низким поклоном, выражавшим уважение к Пясту, хоть в нем было гораздо меньше старой польской крови, чем вытеснившей ее немецкой, и ни одна капля той крови уже не отзывалась в замкнутой груди потомка Пястов.

Князь принял их любезно, хотя видно было, что он сильно обеспокоен.

Тренко выступил вперед с такими словами:

— Мы, исконные обитатели и дети этих земель, явились сюда к вашей милости от своего имени и от имени нашего законного государя, князя Владислава — с поклоном и просьбой. Ваша милость занял часть этой земли, принадлежащую князю Владиславу, с целью приобщить ее к своим владениям, а это не отвечает вашей чести и достоинству. Вашу милость призвали сюда бесчестные люди, недавно здесь поселившиеся, краковские немецкие мещане, которых Болеслав и Лешек осыпали благодеяниями, но благодарности за это не получили.