Среди этой суматохи и шума, которых не могла остановить даже ночь, — окончился день.

Городская стража уже не смела закрыть ворота, а Фейт не решался, как всегда, выйти на улицу со своими квартальными — все равно не в его силах было уследить за порядком. В городе был какой-то новый хозяин.

В доме войта Альберта все окна были освещены, двери открыты, а в сенях горели фонари, толпились, приходили и уходили люди, только хозяина не было видно. Войт Альберт не возвращался из Мехова.

Мещане дежурили в ратуше, не решаясь уйти из нее, так как каждую минуту ожидали требований и приказаний.

В городском совете, прежде дружном и во всем согласном, теперь можно было заметить два течения. Они еще не были вполне противоположны друг другу, но уже из взглядов, намеков, лиц, настроений мещане сами делали вывод о несходстве своих мыслей и чувств. К числу самых ярых и открытых противников князя принадлежал в то время Герман из Ратибожа, не входивший в состав городской думы, молодой богатый купец, наследовавший от отца дома и большие земельные участки на рынке, как раз по соседству с францисканцами.

Вбежав в ратушу, он начал бранить всех советников и обвинять их в том, что они не были достаточно бдительны, не сумели даже охранять ворота, впустили неприятеля и обрекли город на гибель. Человек он был молодой, краснобай и смельчак. Никто не возражал ему, потому что все боялись лишнее слово пикнуть, слушали только и пожимали плечами. Он один смело шел против всех.

— Что толку в том, что у нас целых три войта наследственный и выбранные, да еще столько советников! Хорошо они заботятся о нас! Что же теперь делать? Завтра, а может быть, и сегодня, чехи выйдут из замка, и город превратится в груду развалин!

— Молчите лучше, — гневно прервал его Павел с Берега. — Вы беспокоитесь за свое добро, да ведь и у нас тоже есть, что терять. Что случилось, то должно было случиться — иначе и не могло быть!

— Вот именно! — не помня себя, вскричал Герман. — Хорошего вы себе выбрали пана, нищего бродягу, которому завтра придется дать на хлеб и сало, хотя бы для этого пришлось снять последнюю рубашку.

Так он сердился и кричал на всех, а советники стояли и молчали.

— Невозможно было ничего сделать, — сказал наконец Павел, как бы чувствуя себя виноватым. — Что же бы ты сделал на нашем месте, мудрый Герман? Ну что? Закрыл бы ворота, созвал бы воинов на защиту, так что ли? А им это и на руку, они бы сейчас же начали штурмовать город и разграбили бы жителей. Уж лучше дать хлеб и сало, чем жизнь.

— А они с вас и с нас, — крикнул Герман, — сдерут сначала рубашку, а потом и жизнь.

Так ссорились они между собой.

Из ратуши послали за войтом. Он вовсе не уезжал в Мехов к брату. Приближенные к нему люди знали, что он, желая избежать первого столкновения, уехал на некоторое время к Кроводжу и там выжидал, когда все уже будет кончено.

И теперь, когда все было кончено, и Краков был взят — рассчитывали, что он вернется назад.

Была поздняя ночь, когда в сопровождении нескольких конных оруженосцев, сидя на могучем коне, с мечом у пояса, Альберт подъехал к своему дому. Уже по одному его внешнему виду заметно было, что он вовсе не возвращался из путешествия, а ехал именно с тем, чтобы предстать перед князем. На нем был праздничный шелковый наряд, на плечи накинут легкий меховой плащ, на шее у него была цепь, на голове соболья шапка, а за поясом виднелись вышитые рукавицы. Сойдя с коня, он сам — без провожатого — прошел прямо в свою главную горницу, где надеялся найти князя, потому что в окнах был свет. Здесь стояли пажи с факелами, и было множество дворян, два воеводы, четыре каште-ляна, канцлер Клеменц, судья Смила и несколько старых представителей знатнейших краковских и сандомирских родов.