Старик действительно выглядел помолодевшим, хотя волосы у него поседели, а сам он потолстел, и лицо его сморщилось, как замороженное яблоко.

Он сделался теперь болтливым и быстрым в движениях.

В первую минуту все говорили сразу, не слушая друг друга, и радовались все, не исключая слуг.

Збышек хвастался тем, что он сделал за это время, и уверял, что это просто чудо. Збита жаловалась на все перенесенные ею невзгоды. Хабер старался намекнуть, что и он тут играл некоторую роль. Суетились с ужином, а Мартик торопился рассказать про себя, и долго еще никто не мог успокоиться, пока все не устали.

Выпив пива и закусив хлебом, стали разговаривать спокойнее. Збышек настаивал на том, что он только с Божьей помощью мог сделать так много, и никто на его месте не успел бы справиться с таким множеством дел. Он жаловался на поселенцев, из которых один был под сильным подозрением в знакомстве с разбойниками и грабежах на большой дороге, другой — был пьяница: напившись до потери сознания, он хватался за топор и набрасывался на людей, а третий был лентяй и бездельник.

Однако с помощью этих людей и случайных наемных рабочих собирали сено для лошадей, возделывали поля, на равнине урожай был хороший. На скотном дворе блеяли овцы, стояло несколько лошадей и коров.

Збышек надеялся после того, что ему уже удалось сделать, достигнуть со временем хороших результатов. Жаловался только на то, что его очень притесняли с десятиной в пользу духовенства и надоела возня с поселенцами, и еще на то, что на границе рубили У него лес, а сосед вел с ним войну из-за луга.

На целый вечер хватило этих жалоб на судьбу, но несмотря на это Збышек был счастлив, весел и здоров. Бесконечно радовали и занимали его рассказы сына о войне и о всех испытанных им передрягах.

Старик по своим делам ездил часто не только в Бохнию, но и в самый Краков. Разговор перешел на князя. Мартик был уверен, что скоро увидит его в короне, после того как Познань и Гнезно перешли в его руки.

Но Збышек покачивал с сомнением головой.

— Дай ему, Боже, и здесь, и на небе корону. Я от души ему желаю… но когда так потолкуешь с тем и другим и наслушаешься всего… страх берет!

— Почему страх? — с удивлением спросил сын.

— Много у него врагов, — отвечал старик. — Особенно немцы им недовольны.

Мартик вспомнил слова Греты перед его отъездом и начал расспрашивать.

— Почему же им так худо? Кто жалуется на него?

— В Кракове, — говорил отец, — почти все немцы против него, потому что он из всех князей меньше всех онемечился, а еще потому — как они говорят, — что он с них кожу сдирает.

— Ха, ха! — смеялся Мартик. — Да с кого же и брать, если не с них? У нашего пана нет наследства ни от отца, ни от дяди, ни от брата. Кто же ему даст денег, как не его подданные? Но ведь для того чтобы они могли спокойно вести свою торговлю и наживать богатство, он за них проливает и свою, и нашу кровь. Что же он будет даром это делать?

— Ну вот, а они пищат, жалуются, — возражал Збышек, — и… что хуже всего, — грозятся отомстить… Болтают свиньи, что будут искать себе нового пана.

Услышав это, Мартик в гневе вскочил с места и погрозил кулаком.

— Пусть себе поют! — крикнул он. — Мы им заткнем глотки! И принялся расспрашивать отца, где он это слышал. Збышек отвечал, что это мог каждый услышать: на рынке в Кракове немцы громко говорили, что им невозможно жить под польским князем, потому что при нем верх взяли рыцари и шляхта, и все их задирают, а у Локотка последний воин больше значит, чем краковский войт.

— Да иначе и не должно быть! — сказал Мартик.