* * *

Одним словом, власть еще колебалась, стоит ли взяться за дело решительнее, и на существующий момент предложила Пастернаку неудобное для всех status quo, пока ситуация не станет более соответствующей «чаяниям народа». Конечно, среди гор пустословия, среди многочисленных проклятий, которые Ольга Ивинская что ни день вынимала из почтового ящика, отчего ее страх перед будущим все возрастал, было немало писем от истинных ценителей творчества Пастернака. Но у самого у него было четкое ощущение, что стоит он на российской земле одной ногой. Между тем появилось пиратское издание романа на русском языке, более того — оно имело тайный, так сказать, успех. Потом Фельтринелли опубликовал полный текст романа на русском — по той самой машинописной копии, которую так и не отдал в свое время автору Серджо д’Анджело. На этот раз Пастернак испугался, что его книга, распространяемая на родном языке, повредит ему больше, чем все переводы, вместе взятые. И чтобы избавиться от преследовавшей его день и ночь навязчивой мысли, написал стихотворение-исповедь, названное им «Нобелевская премия». Стихи звучали так:

Эту жалобу человека, которому никогда не суждено быть понятым, он опубликовал сначала в переводе на английский язык в «Morning Post», а затем и по-русски в одном из нью-йоркских русских журналов. Но всемирная известность Пастернака становилась настолько неудобной для советского правительства, что в феврале 1959 года, по случаю официального визита в Москву премьер-министра Великобритании Гарольда Макмиллана, Хрущев, у которого неуправляемый литератор всегда был на подозрении, причем подозрительность эта росла с каждым днем, постарался удалить из столицы несчастного нобелевского лауреата. Но куда? Идеальное решение нашла жена Бориса, находчивая и деятельная Зина: они уедут вдвоем в такую любимую обоими Грузию — к Нине Табидзе, которая давно их приглашала, и забудут там обо всем этом политическом и литературном содоме.

Вдали от Москвы и ставших уже привычными неприятностей Пастернак действительно несколько дней дышал спокойно. Но после выхода в свет и признания его книги ему вдруг показалось, что теперь его удел — трагическое безделье. До появления «Доктора Живаго» из печати все его время было заполнено работой над романом, и только один страх терзал его с каждым днем сильнее: вдруг болезнь или смерть помешают ему закончить работу. И вот он свободен — свободен от страхов, свободен от надежд, свободен от повседневного труда… свободен — от смысла существования. Его жизнь опустела, как его рабочий стол: нет ни рукописи, ни серьезного замысла. Переполненный и опустошенный одновременно, Борис использовал «чересчур длинный отпуск» для прогулок с женой и Ниной Табидзе, развлекая их воспоминаниями о своей тайной Нобелевской премии. Между тем, украдкой присматриваясь к мужу, Зина заметила, как он бледен, и забеспокоилась. Вернувшись в Переделкино, она стала настаивать на визите к врачу, но Пастернак отказался: он спешил снова засесть за работу — в голове его к тому времени поселилась идея пьесы. Действие ее должно было происходить в эпоху реформ Александра II, а рассказать драматург собирался об отмене крепостного рабства и переменах, с этим связанных. Даже название придумал: «Слепая красавица». Сюжет чрезвычайно волновал Пастернака, и он принялся работать так рьяно, что казалось, даже помолодел.

Ему нужны были документы — и он принес целую груду исторических сочинений, взятых в библиотеке Дома творчества писателей, на свою переделкинскую дачу и читал эти книги, пока не отказывали глаза — едва ли не до утра. Ему представлялось, что эта драма может служить эскизом картины социального развития России, ему представлялось, что он воздаст в ней должное русской душе, способной сохранить себя при любых переменах. Чтобы оживить диалоги главных действующих лиц — одни из них должны были отражать точку зрения западников, другие — славянофилов, он намеревался даже ввести в число персонажей Александра Дюма, который в прошлом веке совершил путешествие по России.