До чего жаль, думал порою Бориска (царь-батюшка не называл его иначе, и Годунов делал вид, что рад этому, как ласковому прозвищу, хотя в «ласке» крылась и насмешка, и пренебрежение крылось), что Господь, а может, бес (к врагу рода человеческого, надо сказать, взывал Годунов куда чаще, нежели к Создателю и Спасителю, ощущая с бесом свое явное духовное родство), до чего, стало быть, жаль, что никто из них не научил человека скидываться существом иного пола. Не то чтобы Бориска женщинам завидовал – вот еще, завидовать этому бесправному, загнанному в терема племени! – однако он порою мечтал влезть в бабью шкуру, чтобы подобраться к самому сердцу государеву, изведать самые тайные его желания, сделаться властителем его дум и помыслов.

Конечно, бабою перекувыркнуться невозможно, однако можно попытаться сделаться ближним лицом государевой избранницы. Или, что еще лучше, самому подсунуть царю эту избранницу.

Но следующую жену, Анну Колтовскую, государь нашел себе сам – можно сказать, на обочине дороги подобрал: Анна шла во дворец с челобитной на опричника-притеснителя. Царь ее чуть конем не стоптал, поднял, увидел прекрасное лицо – и повез с собой во дворец.

Бориска ненавидел Анну Колтовскую за то, что черт ее принес так не вовремя. Ведь еще днем государь заговаривал о желании снова жениться, о грядущих смотринах невесты, и, помнится, Малюта и Борис тогда значительно переглянулись…

Оба не забывали ошеломляющий успех Марфы и те блага, которые посыпались на Малюту после сего замечательного сватовства. Годуновым тоже перепало немало. К несчастью, дело кончилось семипудовым пшиком. Но оба враз подумали об одном и том же: почему бы не попытать удачу вновь? Почему не поискать невесты в собственной семье? Конечно, младшая дочь Малюты, Катерина, только-только родилась, она еще в люльке качается и соску сосет, однако сестре Годунова Ирине скоро четырнадцать, и хоть на смотрины берут девиц с пятнадцати лет, всегда можно как-то исхитриться…

О, какие вспыхнули угарные мечты в голове Бориса! Сразу вспомнились все слухи о почти неограниченной власти, которой обладал Михаил Темрюкович, брат второй царицы. Сразу вообразил себя…

И напрасно, как выяснилось вскоре. Царь женился на Анне, потом погиб Малюта, и Бориска приуныл, сильно приуныл…

Раньше безвылазно сидевший в Александровой слободе, мозоливший глаза царю, он начал чаще наезжать в Москву, окончательно отстроил там себе дом и даже поизбавился от своей заносчивости, стал любезнее в общении, поняв, видимо, что само по себе внимание или невнимание государево еще не делает человека лучше или хуже. А может, просто искал себе новых союзников. Кто его, Бориску прелукавого, разберет!

Московское жилье Годунова находилось не столь уж далеко от Арбата, где проживал царский архиятер, то есть лекарь, Элоизиус Бомелиус (или Елисей Бомелий, дохтур Елисей, как его называли в Московии). Бомелий не любил Александрову слободу и при всяком удобном случае норовил уехать в столицу, чтобы привести в порядок свое жилище, пострадавшее при последнем пожаре и вдобавок изрядно заброшенное за время участия лекаря в недавнем Ливонском походе.

Бомелия в Москве боялись. Ходили слухи, будто он изготовляет лютые ядовитые зелья и подносит их тем, кто стал царю неугоден. Правда то или ложь, сказать никто не мог, однако слухи ходили, что было, то было. Если бы кто-то спросил самого Бомелия, он признался бы (разумеется, если бы захотел признаться!), что отравил одну только Кученей, Марью Темрюковну тож, вторую жену царскую, а вот первую, Анастасию, отравленную врагами государя, пытался спасти, но не смог, зато убийц помог обнаружить, за что пользовался великим доверием царя Ивана Васильевича и расположением его.

А между тем… А между тем опасные, темные слухи о Бомелии бродили по Москве не напрасно. Чутье народное не обманешь. Человек сей принадлежал к ордену иезуитов, и, поскольку орден этот в те времена пытался подчинить себе весь мир, а более всего – неуступчивую, загадочную Россию, Бомелий прибыл сюда с тайным поручением постепенно извести телесно и духовно, с ума свести русского государя.