По небу проплыли подмаргивающие сигнальные огоньки бомбардировщиков, улетавших прочь, и мы стояли, удивленно задрав головы. Прошло уже много лет с тех пор, как в небе пролетал хоть какой-нибудь самолет. Они казались нам одновременно знакомыми и незнакомыми. Мы задались даже вопросом, не означают ли эти самолеты возрождения нормальной жизни? Но это было всего лишь очередным миражом. Ничего они не означали.

Мы поспешили на восток, страшась нового исхода выживших, волна которых могла смести наше маленькое семейство, пусть эти люди ничем от нас и не отличались. В воздухе несколько дней висел густой, похожий на пыль, черный дым, затем прибитый нечистым дождем. И тогда из земли полезли извивающиеся черви, кролики и другие умирающие животные.

Совсем скоро мы начали вспоминать те дни с сожалением. Но тогда мои родители еще не утратили надежду отыскать безопасное место. Они не сдавались. Они так и не сдались. Я это точно знаю, хотя они умерли.

А потом я очнулась в городе. Шла по берегу реки, как будто делала так всегда.

Одна.

Что я сделала после, хотя, возможно, это и было неправильно

– Это просто я, – сказал Борн.

Довольно долго я ему не отвечала, свернувшись на кровати калачиком и пытаясь хоть как-то оклематься. Вернее, отвечала, но это сложно было назвать ответом. Выплевывала в забытьи бессвязные слова. Иногда рядом с Борном появлялся Вик – и тут же опять исчезал. Порой я чувствовала, как он меня обнимает. Порой замечала его виноватый и вроде бы подозрительный взгляд.

Он подозревал что-то насчет Борна? Со времени нападения Борн изменился еще сильнее. Теперь он уже не напоминал морского анемона. Скорее, напольную вазу или кальмара, балансирующего на приплюснутой мантии. Отверстие на верхушке вывернулось краями наружу, вытянувшись вверх и образовав что-то вроде длинной шеи. Тонкие, похожие на перья нити вокруг «рта» казались почти неестественными. С долгим, едва слышным вздохом они собирались в пучок, потом раздвигались, как странные пловцы-синхронисты. Борн вырос настолько, что на добрых два фута возвышался над кроватью. Его тело продолжало мерцать, цветные пятна плавали по поверхности словно обрывки слоистых туч: лазурь, лаванда, изумруд. Обычно от него пахло ванилью.

Я лежала на боку и наблюдала за ним, полуиспуганно, полулюбопытствуя. Борн обзавелся целой коллекцией глаз, расположенных по окружности тела. Каждый такой глазок был совершенно не похож на остальные. Одни были человеческими – голубыми, черными, карими и зелеными, другие – звериными. И всеми он определенно видел. Эти глаза меня смущали, я не могла понять, что они значат. Я решила считать их необычным украшением, чем-то вроде пояска.

Заметив, что я на него смотрю, Борн издавал робкое покашливание и прятал лишние глазки, оставляя одну пару и помещая ее повыше. Иногда они, наоборот, опускались ниже, к «бедрам», но с самого начала, всегда имели голубой цвет и длинные ресницы, хотя увеличились в размерах и двигались независимо друг от друга.

Наверное, Борн думал, что таким образом выглядит человечнее.

Лежа в постели, я задала ему вопрос. Один-единственный, острый вопрос, напрямую связанный с моим опасным расположением духа. Я все еще «сидела» на фарм-червях и хотела быть чем-то полезной, а не валяться бревном.

– Скажи, что ты такое?

Мое сердце забилось, но нельзя сказать, чтобы я очень боялась.

– Не знаю, – хрипловато, но мелодично ответил Борн, и мне вдруг померещилось, что он заговорил голосами сразу обоих моих родителей.