|
Чем больше Олив узнавала о жизни своей посетительницы, тем больше хотела стать её частью, и тем больше это её тревожило. Она всегда знала, что люди в Америке порою живут странной жизнью. Но в этом случае жизнь была необычнее, чем она могла себе представить, и страннее всего было то, что сама девушка ничего необычного во всём этом не видела. Она выросла в затемнённых комнатах и вскормлена во время сеансов. Она начала «посещать собрания», как она выразилась, ещё когда была совсем малышкой, потому что матери не с кем было оставить её дома. Она сидела на коленях у лунатиков, её передавали из рук в руки медиумы, ей были знакомы все виды «целительства», и она росла среди женщин-редакторов газет, защищавших новые религии, и людей, которые выступали против семейных уз. Верена говорила о семейных узах как о новой книге, которую часто обсуждают. И временами, слушая ответы на свои вопросы, Олив Ченселлор закрывала глаза, как будто ей становилось дурно. Откровения её новой подруги действительно вызывали головокружение. Они настроили её во что бы то ни стало взяться за спасение девушки. Верена была абсолютно непорочной, зло не могло коснуться её. И хотя Олив не имела представления о брачных узах, помимо того, что они неприемлемы для неё лично – и это решение не подлежало пересмотру – ей не нравилась «атмосфера» кругов, в которых необходимость этого института ставилась под сомнение. Она не собиралась останавливаться на этой теме, но, чтобы быть увереной, всё же спросила Верену, одобряет ли она брак.
– Что ж, должна признаться, – сказала мисс Таррант – я предпочитаю свободные отношения. У Олив перехватило дыхание – настолько неприемлема была для неё эта идея. Она невнятно пробормотала: – Надеюсь, вы позволите мне вам помочь! – ведь, судя по всему, Верена нуждалась в некоторой помощи, так как становилось всё более ясно, что причиной её красноречия там, в полной людей комнате, было действительно сверхъестественное вдохновение. Она отвечала на все вопросы своей подруги откровенно и добродушно, ничего не смягчая и не приукрашивая, не стараясь угодить. Но, в итоге, очень мало рассказала о себе. Это стало понятно после того как Олив спросила, когда она впервые чётко осознала, насколько сильно страдают женщины, так как её речь у мисс Бёрдси ясно демонстрировала, что ей, как и самой Олив, это откровение пришло ночью во сне. Верена задумалась на мгновение, как будто пытаясь понять, чего именно ждёт от неё собеседница, и затем спросила с улыбкой, откуда Жанна Д’Арк узнала, что страдает Франция. Это было сказано так мило, что Олив едва удержалась от того, чтобы её поцеловать. Она выглядела в этот момент так, будто, как и Жанну, её посещали святые. Олив, разумеется, после вспоминала, что это не было ответом на её вопрос, и задумывалась, почему ответ на него показался таким сложным – не из-за того ли, что девушка выросла среди женщин-врачей, женщин-медиумов, женщин-редакторов, женщин-священников, женщин-целителей, женщин, которые, спасая себя от пассивного существования, могли продемонстрировать лишь частично то жалкое положение, в котором пребывал женский пол в целом. Конечно, они могли говорить на эту тему, но своей младшей сестре они могли бы сказать только, что «прошли через это». Однако Олив была уверена, что пророческий импульс Верены не имел ничего общего с женской болтовнёй. Он исходил непосредственно из женского безмолвия. Она сказала своей посетительнице, что даже если ангелы сойдут к ней с небес, сияя оружием, это не поразит её настолько, насколько то, что она наконец-то встретила человека, который относится к женщинам с такой же нежностью и сочувствием, как и она сама. Мисс Бёрдси была такой лишь отчасти. Мисс Бёрдси хотела страстей, сочувствия и была способна лишь на незначительные поступки. Миссис Фарриндер была сильной женщиной и привнесла в дело много разумного. Но в ней не хватало личного участия – для неё всё было слишком абстрактно, как будто она все эти годы жила в воображаемом мире. |
