– Но он… он же стоит много больше!

Взгляд Валерия Аркадьевича (девчонки из агентства любовно называли его «наш Тарантул») потяжелел многократно. Шумно вздохнув, директор дотянулся до выдвижного ящика письменного стола и вынул несколько листков бумаги, утянутой в прозрачный файл.

– Смотри. – Презрительно оттопырив губы, он швырнул документы на стол.

Дрожащими пальцами я взяла бумаги, прочитала верхний лист и… больше ничего не увидела. Глаза заволокло слезами, буквы запрыгали и размылись…

– Не верю, – прошептала я. – Это… Дима не мог так со мной поступить.

– Мог, Сашенька, мог, – ухмыльнулся Тарантул. – Деньги от продажи дома едва покроют этот долг.

– Я вам не верю! – откидывая от себя бумаги, вспыхнула я. – Дима не мог занять столько! Вы… вы… это подделка!

– Ты можешь верить, можешь не верить, – изобразил равнодушие бывший шеф, – но все бумаги нотариально заверены. Каждая расписка.

– А почему вы предъявляете мне их только сейчас?!

– А ты на дату взгляни, голубушка. Куда мне торопиться? Это – долг на проценты. Дима не платил три года и составил новые обязательства, срок которых истекает через четыре месяца.

– Но это же почти полмиллиона!

– Да. И счетчик тикает.

Шатаясь, ничего перед собой не видя, я поднялась из кресла перед директорским столом и, еле волоча ноги, поплелась к двери.

– Постой! – окрикнул вдруг Тарантул. – Я не закончил.

Скрывая залитое слезами лицо, я остановилась вполоборота.

– Что еще?

– Я помогу тебе с работой. Ты способная девушка и часть долга, хотя бы проценты, покроешь сама.

Царское предложение. Я обернулась, посмотрела на Валеру Тарантула, и по его цепкому, оценивающему взгляду поняла без всяких уточнений, какую работу он намерен предложить.

– Эскорт?

– А почему бы нет? Ты взрослая, самостоятельная, хм, женщина… Кто тебя осудит?

– Да пошел ты, – вяло отозвалась я.

– Ай, как резко, – прищурился с угрозой директор. – А за слова ответить не боишься?

Мой бог! Куда девался из этого стильного кабинета лощеный европейский денди? Передо мной, на фоне фотографий красивых женских лиц и тел, сидел ощерившийся уголовник. От этого оскала помертвело все вокруг, и снимки моделей на стенах показались мне надгробными овалами…

Я зябко передернула плечами, молча повернулась и вышла вон.

Небольшое уютное кафе, где два года назад я так любила выпить кофе после «трудового дня», мне тоже показалось изменившимся. Яркие скатерти как будто выцвели. Букетики искусственных цветов хоть невозможно, но завяли. Висящие над барной стойкой когда-то сверкающие прозрачные фужеры покрылись пылью и поблекли.

Весь мир казался траурным и тусклым. Я сидела за угловым столиком, сжимая чашку с чаем, грела руки и слепо смотрела в окно, располосованное потеками жидкого снега.

Над входной дверью тихонько звякнул колокольчик, в кафе зашел фотограф Леша. Без верхней одежды, налегке, бросил на стойку купюру и, дуя на замерзшие руки, огляделся. Знакомый бармен не уточнял, что именно собрался заказать ежедневный клиент, он молча положил купюру под стойку и сделал знак официантке принести заказ.

Леша, ожидая исполнения, грел дыханием ладони и оглядывал посетителей. Заметив меня, он недоуменно прищурился, потом понял, что не ошибся, и направился в угол.

– Привет, – сказал с улыбкой. – Сесть можно?

– Конечно, – немного встрепенулась я.