Сегодня утром мне телефонировал знакомый клерк из Петербургского частного коммерческого банка. Он сообщил, что в десять утра к ним в банк пришла некая особа и предъявила чек на всю сумму, хранящуюся на счете моего брата — Патрика Брауна. Клерк решил проверить чек лишь потому, что он является поклонником моего боксерского таланта. По его словам, чек настоящий, как и моя подпись. Дело в том, что мой брат Патрик заработал в России небольшой капитал, но по срочному делу был вынужден уехать в Англию. На мое имя он оставил полную доверенность управления счетом. Я попросил клерка задержать выдачу денег до завтрашнего утра. Ради нашей спортивной дружбы он согласился, хотя дама очень настаивала. Когда я спросил, как она выглядит, клерк не смог ее описать, потому что лицо дамы покрывала черная вуаль.

Теперь, дорогой мой Ванзаров, я должен Вам признаться. Во время нашего разговора я постеснялся упомянуть о том, что Елена Савская показала мне не только подписанное мной согласие работать на русскую разведку, но и чек из чековой книжки Патрика, в котором моей рукой была написана чудовищная сумма и поставлена личная подпись. Елена обещала, что применит этот чек только в том случае, если я ослушаюсь и не стану приводить к ней богатых мужчин. Или сообщу в русскую полицию.

Так как она не пришла на встречу в «Медведь» и, следовательно, не могла узнать о нашем разговоре, я решил, что как честная женщина она никогда не пойдет на такую низость. Но видимо, я ошибся. Елена исполнила свою угрозу. Умоляю Вас, господин Ванзаров, спасти мои деньги, не ради меня, а ради моего сына, который…»

Родион Георгиевич сунул письмо в карман пиджака и, чуть не сбив дворецкого, стремглав бросился в прихожую. Старик что-то кричал вслед, кажется требуя вернуть письмо, но Ванзаров слишком торопился.

16

Рядом с высокими куполами церкви петербургской Пересылочной тюрьмы, темневшей недалеко от Варшавского вокзала, остановились сани, из которых легко выпрыгнула стройная пассажирка. Она дала извозчику медяки и направилась к боковому входу в храм, через который ходили служки и священники. Лицо дамы покрывала глухая вуаль.

Дорога к служебному входу церкви, видимо, была ей хорошо знакома. Дама уверенно обходила рытвины и сугробы, ни разу не споткнулась и в полной темноте сразу нашла дверь. Она сбила снег с сапожек о каменный порог и два раза стукнула в дверь, подождала секунду и стукнула еще раз. Послышались осторожные шаги, выдаваемые скрипом половиц.

— Кто там? — настороженно спросил тихий мужской голос.

— Откройте, отец Георгий, это Ольга! — прошептала дама, почти касаясь губами дверной створки.

Замок щелкнул. В слабом отблеске комнатного света, пробившемся в открытый проем, появилась высокая фигура в рясе.

— Матушка, как хорошо, что пришла! Проходи скорее! — сказал приятным баритоном священник, пропуская мимо себя гостью.

Своим бархатным голосом отец Гапон умел завораживать паству. На еженедельных вечерах с чаем и конфетами, проводимых «Собранием русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» в разных районах города, люди с упоением слушали речи молодого, красивого священника. Его глаза горели праведным огнем, слова несли надежду и веру, что беспросветной жизни в нищете и убогости скоро придет конец и настанет время нового мира. Сам Георгий Аполлонович происходил из малороссийской деревеньки, с грехом пополам окончил Полтавскую духовную семинарию и кое-как получил степень кандидата богословия в Духовной академии, но разговаривать с народом умел.

Дама прошла в маленькую натопленную комнатку, служившую Гапону столовой, местом отдыха и кабинетом при церкви, остановилась на пороге и трижды перекрестилась на большой киот с зажженными лампадами. Свет в комнате также исходил от тусклой керосиновой лампы на столе.