— Тпру! — Я замедлил ход лошадей и оглянулся. Облако пыли поднялось над канавой, где только что исчезла колесница гиксосов. Я перевел упряжку на рысь. До речного берега оставалось всего двести шагов, и угроза нашей жизни миновала.

Я оглянулся последний раз. Лучник-гиксос, выпустивший в меня стрелу, лежал в неестественной позе там, куда его выкинуло из колесницы. Вельможа Интеф лежал несколько дальше на дороге. Я искренне верю, что оставил бы его, если бы не увидел, как он пошевельнулся и сел, а потом, шатаясь, поднялся на ноги.

Внезапно ненависть к нему нахлынула на меня с такой силой и ясностью, что ум мой, казалось, закипел от ярости. Будто кровеносный сосудик лопнул у меня в глазах. Все вокруг потемнело и стало багровым, будто залитым кровью. Дикий, нечленораздельный вопль вырвался из моего горла. Я круто развернул лошадей и помчался назад по насыпи.

Вельможа Интеф стоял посреди дороги. Во время падения он потерял шлем и оружие. Казалось, его оглушило, потому что он стоял, шатаясь из стороны в сторону. Я перевел лошадей на галоп, и тяжелая колесница рванулась вперед. Я правил прямо на Интефа. Борода его растрепалась, а на ленточках виднелась грязь. Глаза были мутными и словно задумчивыми, но, когда я погнал на него лошадей, они вдруг прояснились. Он резко вскинул голову.

— Нет, не надо! — вскрикнул и начал отступать назад, выставив перед собой руки, будто хотел отгородиться ими от тяжелых колес. Мы мчались прямо на Интефа, но в последний момент боги тьмы решили защитить его еще раз. Когда я уже почти на него наехал, он вдруг отпрыгнул в сторону. Я видел собственными глазами: стоял, шатаясь, слабый и беспомощный, однако через мгновение стал быстрым и ловким, как шакал, преследуемый гончими. Колесница была тяжелой и неуклюжей, и я не успел достаточно быстро повернуть в его сторону.

Я промахнулся и промчался мимо. Что есть силы натянул вожжи, но лошади пронеслись еще сотню шагов, прежде чем я совладал с ними и развернул тяжелую повозку. К этому времени вельможа Интеф уже бежал к канаве. Если бы он укрылся в ней, то был бы спасен. Я злобно выругался и погнал на него лошадей.

И вот тут боги окончательно покинули его. Он уже почти добежал до канавы, но на бегу постоянно оглядывался на меня и не смотрел под ноги. Налетел на несколько засохших комьев глины, твердых, как камни, и подвернул ногу. Тяжело повалился на землю, но сумел перекатиться и вскочил на ноги, как акробат. Пытался бежать дальше, но боль в суставе вывернутой ноги мешала ему. Проковылял шаг или два, а потом попробовал прыгать вперед к канаве на одной ноге.

— Наконец-то ты мой! — закричал я, и он повернулся ко мне лицом, стоя на одной ноге. Я мчался прямо. Лицо его побледнело, но леопардовые глаза сверкали злобой и ненавистью, переполнявшими жестокую и коварную душу.

— Он же мой отец! — закричала госпожа, прижимая лицо царевича к груди, чтобы тот не видел. — Оставь его, Таита! Он же со мной одной крови.

Я ни разу не ослушался ее за всю свою жизнь. Такое случилось впервые. Я даже не пытался управлять лошадьми. Просто смотрел в глаза Интефу. Смотрел впервые без малейшего страха.

И все-таки он чуть было не увернулся. Прыгнул в сторону так ловко и стремительно, что выскочил из-под лошадей и колес, но не уклонился от колесных ножей. Вращающийся клинок задел чешую кольчуги. Острие пронзило доспехи и зацепилось за плоть в брюшной полости. Нож вращался, кишки намотались на клинок, и теперь нож вытаскивал их из него, как рыбачка потрошит огромного серебристого окуня на рынке.

Интефа потащило за нами на скользких канатах собственных внутренностей, но постепенно он отставал, когда все новые и новые клубки кишок выдергивались из открывшейся брюшной полости. Цеплялся за них обеими руками, но они выскальзывали из пальцев, как чудовищная пуповина, приковавшая к вращающемуся колесу колесницы.