— Quod Deus avertat! — сказал епископ Лещинский. Король медленными шагами вышел в другое отделение палатки, где обыкновенно молился.

Подканцлер, пользуясь этим, обратился к присутствующим, которые вообще чуждались его, частью потому, что видели нерасположение короля, частью же потому, что его никто не любил.

— Правда, — сказал он, — шляхта волнуется, собирает коло, но все это ничего не значит. Ее мутят несколько крикунов, и нетрудно уговорить ее и удержать.

— Ты забываешь, — возразил Лещинский резко и строго, — что легче уговорить человека идти домой, чем оставаться и жертвовать собой. Ты льстишь себя надеждой, что пользуешься расположением и доверием шляхты?

— Именно так, — смело заявил Радзеевский, — именно так, льщу себя надеждой, что сумею все изменить.

— Так не откладывайте же этого, — сухо сказал Иеремия Вишневецкий, — нам уже выступать пора. Каждый час промедления дорого обойдется.

Радзеевский окинул присутствующих надменным и презрительным взглядом и вышел из шатра.

На расстоянии нескольких десятков шагов попался ему навстречу Дембицкий с разгоревшимся лицом и блестящими глазами.

— Коло сбирают! — сказал он радостно. — Услышит на нем король горькую правду, и щадить его не станут. Шляхта будет допекать его немцами.

Подканцлер наклонился к нему.

— Не заходите только чересчур далеко, — шепнул он, — для меня очень важно уговорить их и тем оказать услугу королю. Пусть горланят, но нужно добиться, чтобы они отказались от своего решения.

Дембицкий потер лоб и пожал плечами.

— Это ваше дело, — сказал он, — но теперь трудновато. Они пошептались между собою и тотчас сели на коней, и разъехались, подчаший в одну, подканцлер в другую сторону.

Лагерь гудел; теперь уже никто не мог бы удержать движения.

— По домам! — раздавались крики. — У короля есть пехота, Гувальд и другие немцы, кварцяные войска; довольно их с него, а мы уже сыты его пренебрежением.

Собирались по землям и воеводствам. Поток, прорвавший плотину, уносил с собою все.

Из старшин кое-кто уже колебался. При короле не смели говорить, но между сенаторами уже сказывалась тоска по дому. Ворчали:

— Король увлекся. Сдал бы остальное на гетманов: их это дело. Готов держать нас в поле, когда и казаков нет.

В тот же вечер король заявил, что хочет ехать в Броды, к Конецпольскому, осмотреть укрепления, построенные его отцом.

— Не устает воевать, — вздыхали желавшие покоя.

В умах началось брожение и колебание. Все больше голосов высказывались в том смысле, что дальнейшее ведение войны нужно поручить гетманам, короля отправить на отдых в Варшаву, посполитое рушенье распустить.

Кого было отправить для преследования разбитого неприятеля? Все единогласно указывали на Иеремию Вишневецкого.

Вечером собралась сходка краковян у князя Доминика Залавского. И тут кто-то вспомнил о Иеремии, который будто бы заявил, что готов преследовать казаков, если король отдаст ему половину своего войска.

— Половину войска! — воскликнул хозяин. — Но с этой половиной он отнимет у короля всю славу, всю заслугу одержанной победы. Кто любит короля и справедливость, тот не может позволить этого. Мало еще славы у Вишневецкого, хоть и добыл ее скорее счастьем, чем умом. Ему хочется быть единственным, затмить всех.

Остальные поддакивали.

— Королю эта штука принесла бы ущерб, — говорили окружающие.

Князь Доминик горячо вступался за короля.