Он обратился к Дызме:

— Спасибо, ступай отдохни!

В эту минуту вошел староста и с удивлением увидел изменившееся лицо короля.

Казимир высоко поднял письмо брата.

— А что? — крикнул он. — Я ни к чему не годен? А? Нуждаюсь в няньках? Видишь, без их помощи столковался с Карлом.

— Так поздравляю ваше королевское величество, — ответил Бутлер, — но что правда, то правда! Шаг оказался очень удачным, но если бы старания канцлера и королевы не подготовили князя Карла…

— Оставь меня в покое! Это мой собственный первый триумф! — возразил король.

— Которым, однако, надо поделиться с Радзивиллом и королевой, чтобы не оттолкнуть их.

— Я сам хочу от них отделаться! — перебил Ян Казимир. — Не учи меня!

Бутлер замолчал. Вспышка своеволия и проявление самостоятельности были уже совершившимся фактом; староста предвидел их последствия, но знал своего государя, увещевать которого в первую минуту такого настроения было бесполезно. Бутлер знал, что дело, так дерзко начатое, не могло сразу остановиться.

Король не известил, как бы следовало, о своем соглашении с братом ни Радзивилла, ни королеву. Совершенно обошелся без них, хотя мог предвидеть, что это будет поставлено ему в вину. Вместо того пригласил Казановского, Оссолинского, Денгофа и некоторых других помочь ему в окончательном соглашении с братом.

Накануне дня святого Мартина (10 ноября) канцлер литовский так был занят делами, своими и сеймовыми, что не виделся ни с королевой, ни с Казимиром, и не предполагал, что дело может быть кончено без него. Он сознавал себя необходимым и не предвидел такой прыти со стороны короля.

Мария Людвика тотчас была тайно уведомлена о примирении братьев и, зная натуру Казимира, поняла, что он хотел показать этим способом свою самостоятельность. Она с усмешкой приняла это известие и хладнокровно отдала надлежащие распоряжения.

Тем временем в Непоренте все находилось в напряженном, возбужденном, тревожном состоянии. Казимир, как всякий, кто чувствует себя слабым, хотел вполне использовать этот неожиданный Успех, сделать его блестящим и солидным доказательством своей энергии и способностей.

Набожный князь Альбрехт в день святого Мартина выходил из костела и собирался сесть в коляску, когда стоявший тут же Денгоф спросил его, поедет ли он в Яблонную вместе с ним или позднее.

— Сегодня я не собираюсь в Яблонную, — ответил канцлер.

— Как же так? Ведь вы должны принимать участие в нашем посольстве? — воскликнул Денгоф.

— В каком посольстве? Не знаю о нем, — сказал, пожимая! плечами, Радзивилл.

— Может ли быть? — изумился Денгоф. — Но вы же знаете, что король шведский столковался с братом, что князь Карл отказался от кандидатуры, а нас просили сговориться с ним насчет условий, после чего король сам приедет в Яблонную.

Удивленный этим известием и жестоко оскорбленный им, канцлер стоял, точно окаменевший. Он, который всех больше помогал Казимиру, который все это подготовил, повлиял на королеву, объединил сторонников короля, умышленно забыт и обойден. Действительно можно было чувствовать себя оскорбленным таким поступком, но канцлер слишком хорошо сознавал свою силу, чтобы тревожиться и напрашиваться. Оправившись через минуту, он равнодушно сказал Денгофу, что сегодня занят и не может не только ехать в Яблонную, но и с места сдвинуться.

Канцлер еще не знал, как поступить, совершенно отступиться от Казимира было поздно, навязываться же он не мог.

Прямо из костела он поехал в замок к королеве, которая была уверена, что он приедет, и дожидалась его.